Наполеон: Жизнь после смерти - Эдвард Радзинский

Киприани умер, но дело, видимо, было сделано. Англичане купили мерзавца! Чтобы у потомков не было сомнений в преступлении, я начал вести дневник болезни императора. Он оказался дневником смерти Государя…

Маршан вынул из портфеля тетрадь.

— Я попытаюсь напечатать его в своих воспоминаниях. Но если они не выйдут, я уступлю дневник вам…

И он начал читать последние страницы.

Когда он читал, мои ощущения были ужасны. Я все видел… я опять видел императора!

Вчера Маршан передал мне свой дневник. Привожу полностью те самые последние страницы (я вновь перечитал их в его присутствии) и наш разговор.

«30 января 1821 года. Кашель, почти прозрачные потухшие глаза, постоянная жажда, боли в желудке. Это симптомы отравления мышьяком.

3 февраля. Император в плачевном состоянии.

4 февраля. Состояние не изменилось — глубокая печаль…

26 февраля. Он окончательно слег. Сухой кашель, рвота, жжение в кишечнике…

17 марта. Английский врач Антомарки, конечно же, заявляет: «Болезнь, которой страдает генерал Бонапарт, вызвана особенностями климата (!) и симптомы ее крайне опасны!» Почему-то ни у кого из нас климат болезнь не вызвал! А у императора — вызвал! Но попробовал бы этот врач сказать что-то другое!..

20 марта. Антомарки все время дает ему рвотное и ставит клизмы. Вчера император жаловался: «Когда приступ — мне кажется, что в животе у меня режут бритвой».

23 марта. Обострение лихорадки. Ледяной холод в брюшной полости.

30 марта. Губернатор потребовал показать ему императора. Англичане его не видели целых 12 дней — он не выходит на улицу. Чтобы не было скандала, я пошел на обычный компромисс — после клизмы мы посадили императора у окна, и я немного приоткрыл ставни. И губернатор увидел императора, который, опираясь на доктора, возвращался в свою комнату, и услышал его голос, когда он ложился в постель.

15 апреля. Простыни в рвоте и… чернилах — император продолжает работать. Просит Бертрана читать ему вслух любимые «Записки о Галльской войне» и сегодня продиктовал дополнение к главе о военных походах Цезаря… Врачу Антомарки при осмотре приходится терпеть все, что терпел О'Мира — слушать, как император клянет англичан и сулит им ужасную революцию. «Ваши олигархи все одинаковы — наглые, пока командуют, трусливые, когда опасность!.. Это они убили меня!»

21 апреля. Император зовет аббата Виньялли. Они долго говорили о Боге. «Я родился католиком, исповедую католическую религию и хочу воспользоваться обязанностями, которые она предписывает, и благодеяниями, которые она предоставляет». Дал аббату указания относительно своего отпевания: «Вы должны строго выполнить то, что положено, пока я не буду предан земле». Аббат оставил ему Библию, которую император теперь читает каждый день. После ухода аббата он сказал доктору Антомарки: «Можно ли сомневаться в существовании Господа, если все вокруг нас это доказывает? Недаром величайшие умы были убеждены в этой истине».

22 апреля. Утром император завершил свое завещание, где прямо написал: «Я умираю преждевременно от руки английской олигархии и нанятого ею убийцы… Я умираю в лоне Римской апостольской церкви. Я завещаю моему сыну свою славу, свое имя и своих друзей. Ничего более ему не потребуется для получения трона. Я рекомендую моему сыну никогда не забывать, что он рожден принцем Франции, и никогда не соглашался служить инструментом в руках триумвиров, угнетающих ныне Европу. Он должен воспринять мой девиз „Всё ради народа Франции“. Мой сын не должен помышлять о мести за мою смерть. Пусть он будет человеком своего времени. Пусть властвует в мире со всеми народами и помнит: если он захочет продолжить мои войны, то будет попросту обезьяной… Пусть читает и чаще размышляет над историей — это единственная подлинная философия… Но все, чему он научится, не поможет, если в его сердце не будет гореть священный огонь добра…»

Он отдал еще много распоряжений и написал много слов. Потом он распределял свое состояние: «Я хочу за-платить все свои долги». Он завещал передать огромную сумму вдове Киприани. Этого вынести я не мог и позвал графа. В его присутствии я рассказал императору о за-служенной смерти негодяя.

«Да, Сир, — добавил граф Монтолон, — мы были его палачами. Я думал, что ваша фраза в завещании: „Я умираю преждевременно от руки английской олигархии и нанятого ею убийцы“ означает, что вы это поняли».

Император долго молчал, а потом сказал: «Бедный Киприани!» После чего… вдвое увеличил сумму, оставленную семье мерзавца! И повторил: «Меня отравили англичане. Запомните это!»

Только это ему было важно. И потому он оставил деньги негодяю. Чтобы только англичане считались его убийцами».

Я прочел последние строки вслух и посмотрел на Маршана. И Маршан на моих глазах стал покрываться потом… Он прошептал:

— Вы считаете?..

Я не ответил. Он понял все, о чем я думал, ибо сам, видно, думал о том же.

Мы долго молчали. Смеркалось. Я велел слуге принести свечи и продолжил читать дневник.

«Император сказал: „Я хочу, чтобы произвели вскрытие моего тела… (Он хотел, чтобы все увидели — он отравлен!) И еще: я хочу, чтобы мое сердце поместили в сосуд со спиртом и отвезли его в Парму моей дорогой Марии Луизе… Скажите ей, что я ее нежно любил и никогда не переставал любить… — И еще раз повторил: — Я прошу со всей тщательностью произвести вскрытие моего тела и подробный отчет вручить моему сыну. Я хочу также, чтобы после моей смерти поехали в Рим к моей матери и моему семейству и рассказали обо всем, что происходило на этом печальном утесе. И не стесняйтесь говорить всем, что великий император умер в самом жалком положении, чувствуя недостаток во всем, и брошенный всеми… кроме своей Славы!“

И он дописал в завещании большими буквами: «Я остав-ляю в наследство всем царствующим домам ужас и позор последних дней моей жизни».

После чего завещал передать сыну все дорогие ему вещи: «Мою шпагу, которая была при мне под Аустерлицем, золотой несессер, который проехал со мной от Ульма до Москвы… и был при многих победах над его дедушкой… орден Почетного Легиона, часы Фридриха Великого и медальон с моими волосами…» И добавил: «Я желаю, чтобы мое тело покоилось на берегах Сены среди народа Франции, который я так любил. Впрочем, так оно и будет — вы это увидите…»

Потом он еще раз перечел завещание и сказал: «Жаль будет не умереть, когда навел такой порядок в своих делах».

23 апреля. Император бредил. Вдруг спросил:

«Где Гурго?»

«Он уехал, Сир».

«С моего разрешения?»

«Вы даже письмо для него написали…»

«Где Киприани? Позовите его».

«Он умер».

«Ну что ж, он решил ждать меня там… Он не мог оставить меня одного… верный пес…»

Так он назвал негодяя.

Потом вдруг позвал графиню Бертран, которую до этого почему-то очень не любил… Она сказала мне, рыдая: «Как он изменился! Я рада, что он вернул мне свое расположение. Но была бы счастливее, если бы он позволил мне ухаживать за собой…»