Леонид Гайдай - Евгений Новицкий

Вербовка не удалась. На все злые происки ловцов хилых душ Семен Семеныч ответил твердым «Мне пива» и в целости довез до Родины бесценный груз. В стране, где управдом — друг человека, он и был этим самым настоящим человеком в пижамных штанах, глава эталонной баннерной семьи «мальчик+девочка, оба блондины», во всех случаях жизни — от смеха, с досады, с перепугу — закрывающий рот рукой. Пугался собственной тени, получал водокачку, держал оружие в жбане с сахаром, в булочную на такси ездил только в исключительных случаях. Между прочим — воевал («С войны не держал боевого оружия»; да и по возрасту подходит — и Никулин, и Папанов, и Гайдай были на фронте). Даже канкану с выбрасыванием пьяных ног его научил псевдодруг и разложенец Козодоев в номере «Остров невезения» Семен Семеныч был не такой. Дарил сувениры, помогал милиции, пел про зайцев — и только благодаря этому победил в самый жуткий час, скосил трын-траву и устоял перед злыми бандами ресторанных метрдотелей, подиумных пижонов, отельных хищниц и шпионов-аквалангистов на самоходной торпеде. Он им всем дал мороженым в глаз, сорвал подлые личины, трусы и бюстгальтеры, отклеил ус и вывел на чистую воду в автомойке.

И мы им за это гордимся.

Светлым образом пьяницы и дебошира С. С. Горбункова Гайдай посодействовал отмиранию моды на суперменов. Человеки-амфибии-61 больше не работали в 1969-м: наступало время высоких блондинов. Лучший из Бондов Шон Коннери отказался от участия в сиквелах. В отсутствие внешних и внутренних врагов супермен становился лакированным рекламным плейбоем — Гешей Козодоевым в дакроновом костюме. Семен Семеныч своевременно заехал ему бриллиантовой рукой под дых, костяной ногой в глаз и сдал органам на консервы. «Турыст. Идиот. Кутузоу».

В своем насыщенном тексте Денис Горелов так или иначе обыграл почти все темы, возникающие в «Бриллиантовой руке». Но одну он всё-таки упустил — религиозную. А ведь именно с ней связан роскошный эпизод, в котором Миронов экстатически шествует за шагающим по воде мальчиком.

В сценарии этот фрагмент опять-таки не представляет из себя ничего особенного. Но Гайдай сделал из него еще один микрошедевр (из которых складывается монолитный макрошедевр «Бриллиантовая рука»). И то, что у Миронова как по волшебству обнаруживается крестик, который он трепетно прижимает к груди, и то, что он идет с трусами Лелика на палке, словно с хоругвью, и нимб над головой мальчика, и озвучка эпизода церковным песнопением — всё это личные находки Гайдая.

До «Бриллиантовой руки» Всевышний упоминался в фильмах Гайдая разве что мимоходом. Вспоминаются лишь рискованная шутка о Парижской Богоматери в «Напарнике» да постоянное упоминание Аллаха шофером Эдиком в «Кавказской пленнице».

Но в последующих фильмах шутки на эту тему станут для Гайдая почти обязательными. Один из главных героев «12 стульев» — отец Федор (его сыграл Михаил Пуговкин); всю сюжетную линию, связанную с этим персонажем, режиссер снабжает соответствующими лейтмотивами. Высмеивание алчного попа, которое содержится в романе Ильфа и Петрова, Гайдай усиливает чисто кинематографическими средствами. Так, герой Пуговкина беспрестанно напевает песню «Вечерний звон», а при каждом его появлении звучат церковные колокола.

Комедия про русского царя XVI века «Иван Васильевич меняет профессию», разумеется, тоже не могла обойтись без атеистических вышучиваний средневекового мышления. Каждому зрителю знакома фраза: «Вот что крест животворящий делает!» — которую произносит Грозный после того, как осененные его крестным знамением двери лифта тут же послушно открываются.

Очередной герой Пуговкина — растратчик Горбушкин в «Не может быть!» — также вспоминает о Боге, но лишь тогда, когда его вызывают к следователю. Горбушкин поднимает очи горе, камера скользит вверх, берет крупным планом церковь — и звучат колокола. Пара секунд экранного времени — но сколько смыслов в них спрессовано!

Гайдай прошелся по церковным пережиткам и в фильме «Инкогнито из Петербурга». В одной из сцен Городничий (Анатолий Папанов) встает на колени перед иконой, отвлекается на перебранку с полицейскими, грозит им кулаком, а затем оборачивается к иконе и, не разжимая кулак, машинально перекрещивается. «Прости, Господи!» — бормочет зарапортовавшийся взяточник и меняет свой богохульный жест на надлежащий.

Но как сам Леонид Гайдай относился к вере? Об этом известно мало.

«Мы всегда, во всех городах, где были, ходили в церкви, — рассказывала Нина Гребешкова. — И Леня всегда ставил свечку Николаю Угоднику. Ставил свечку, быстро осматривал весь храм и уходил. Как-то незадолго до его смерти мы шли мимо церкви Всех Святых, что на Соколе, и я говорю:

— Давай зайдем, поставим свечку Николаю Угоднику.

— Иди. Я не пойду.

— Тогда поезжай домой, отдохни.

А народу в церкви — не пробиться. Я, как мышь, пробралась, купила две свечки, поставила за Леню и за себя, выбралась на улицу, смотрю — он сидит на парапете.

— А чего ты не поехал домой?

— Я тебя жду. Поставила?

— Поставила. Ты-то что не пошел?

— Разве ты не знаешь, что Бог внутри нас? Либо есть у человека Бог, либо Его нет.

Это был наш единственный разговор о Боге».

То, что Гайдай особо выделял Николая-угодника, объясняется просто: икона с изображением именно этого святого всегда висела в изголовье у его матери.

Даже в сценарии «Бриллиантовой руки» упоминается та же самая икона, когда идет описание «холостяцкой квартирки» Геши Козодоева:

«Мирно спит, свернувшись в клубок, черный котенок в кресле-раковине стиля модерн.

Строго поглядывает на него деревянный бюст вечно бодрствующего Льва Николаевича Толстого. В углу мерцающий свет лампы освещает икону Николая-угодника».

В самом фильме, правда, у Козодоева икона не Николая, а более традиционная: Богоматерь с младенцем. Но Гайдай добавил сюда еще одну убийственную деталь: перед иконой выставлены в ряд семь статуэток-слоников — типичный символ мещанства, постоянно высмеиваемый в фельетонах и карикатурах тех лет. Это неожиданное сопоставление сиюминутного и вечного крайне типично для Гайдая — в разных формах оно обнаруживается в каждом из его фильмов.

Гомиашвили. Филиппов. Пуговкин

Выдающийся советский плутовской роман «Двенадцать стульев» был написан в 1927 году тандемом журналистов, незадолго до того приехавших покорять столицу из родной Одессы, — Ильей Ильфом и Евгением Петровым. В 1930 году ими же было написано продолжение, не уступающее оригиналу, — «Золотой теленок». Так сложилась дилогия о «великом комбинаторе» Остапе Бендере, сразу же, всерьез и надолго вошедшая в число книг, самых популярных у массового советского читателя. С годами востребованность и признание Ильфа и Петрова только росли, но, к сожалению, оба автора рано ушли из жизни: Ильф скончался в 1937 году от туберкулеза, Петров погиб в 1942-м на посту военного корреспондента, причем на момент смерти каждому из них было 39 лет.