Всегда возвращаются птицы - Ариадна Борисова

Картонно-атласные недра явили на свет матовый, крепкого стекла, флакон с плотно притертой пробкой под колпачком. Не успела открыть, как послышался неуловимо телесный, нектарно-нутряной аромат. Будто кто-то в знойный день опрыскал подслащенной сукровичной вытяжкой свежие розы.

Тонкая золотая тесьма и целлофановая обертка полетели в урну. Красная коробочка с нетронутыми духами украсила собой пустую полку в шкафу.

Через горы могучие, леса дремучие, за тридевять земель с пересадкой в новосибирском порту Толмачево, Иза полетела туда, где завязались и когда-нибудь развяжутся ее солнечные поводья. В первый раз путешествовала она по небу. Не сказать, что понравились ощущения давящей глухоты и дурнотных качелей. Смотреть в иллюминатор тоже было не очень интересно – вокруг бесконечно дымились пухлые, странные в своей ватной близости облака. Но когда внизу сквозь раздерганные облачные волоконца, как ил на дне озера, начала проступать тайга, Иза оживилась. Мир очистился, засиял голубым шитьем по темнохвойному войлоку – мир, к которому все годы разлуки тянуло ее глубокое птичье чувство. Едва сдержала кричащую в сердце радость, приметив справа синий пояс реки – неправдоподобной яркости шелк, окантованный светло-коричневой оторочкой утесов в зеленой подпушке. Самолет пошел на посадку…

Город раздался и возмужал, ощерился прорехами строек, кое-где над вечной мерзлотой поднялись блочные конструкции на бетонных столбах – «встали на цыпочки», как шутят якутяне. С множественными свидетельствами милых подробностей выбегали в явь улицы и переулки – ровесники детских событий. Гужевые водовозки и пролетки на обитых резиной колесах по-прежнему неспешно двигались по дороге на пыльном ходу, без напрасных гудков огибаемые автомобилями. Все тем же корабликом с темным навершием ныряла в волнах крыш караульная башня древнего острога. Пешеходы вышагивали не быстро, с невозмутимым достоинством приветствуя знакомых кивком… Иза ловила себя на том, что ищет глазами крупного человека с легкими залысинами и «чапаевскими» усами, в плохо проглаженном льняном костюме. Она соскучилась по дяде Паше, по дорогим ей людям и детству, наполненному их любовью, а теперь невозможной надеждой.

Отступило назад старинное казначейство, блеснул многооконным залпом длинный магазин, венчающий круглую площадь. На проспекте возник гранитный Ленин, простер призывную руку к востоку, в сторону Дома политпросвещения и детской библиотеки, размещенной в бывшем храме. В той стороне находилось и Министерство культуры.

Земля у дороги была разворочена, рабочие проводили трубы. Осторожно ступая по шатким мосткам над ямой с искрящейся сваркой, Иза пробралась на нужную улочку с островками сбитых из чурочек мостовых. Новое деревянное здание нарядно желтело среди старых домов, как свежая заплата на ветоши. Если бы не плакаты, украшающие забор, министерство напоминало бы зажиточную усадьбу.

Выпускницу столичного института препроводили в приемную, и дородный министр, якут с характерной хитринкой в глазах, весело всплеснул руками:

– Молодес-с, что приехала!

Не дав ей опомниться, он пространно и живо заговорил об активном внедрении новых форм культурно-просветительной работы, которая зиждется («жиждится», произнес с гордым акцентом) на развитии общественных начал. Иза клевала носом и, чтобы не задремать, щипала себя за пальцы. Сказывалась шестичасовая разница в поясах.

– А командовать парадом станешь ты! – завершил министр обкатанную речь и приметил, что будущий командир парада подозрительно сладко посапывает. Иза не слышала, как он выглянул в коридор и кого-то позвал. Пролетела, кажется, всего минута, и молодая сотрудница деликатно коснулась ее плеча. Министр успел подписать какую-то бумагу с печатью, которая и была вручена принятой культработнице:

– Вы определены методистом городского ДК. Документ дает право поселиться в комнате ведомственного общежития.

Счастливая столь стремительно разрешенным вопросом работы, жилья и, что немаловажно, выданными в бухгалтерии «подъемными», Иза отправилась на поиски «Богемы» – такое неофициальное название носил дом, где жили одинокие и малосемейные люди культуры и искусства. Подход властей к оснащению республики квалифицированными кадрами был практичен: отдельные квартиры сразу получали только приезжие специалисты. Свои могли потерпеть до лучших времен. Иза была своей, к тому же семьей не обременена.

Каменный город за окнами автобуса превращался в деревянный. Возле остановок мальчишки с бидончиками, как раньше, качались на гнилых тротуарах, пережидая очередь к желтой цистерне с квасом. Простодушный барачный быт плыл навстречу ветрам и взорам на парусах подсиненного белья. Несло шкварками, жареным луком, сбежавшим молоком и дымом летних кухонь, и уличным туалетом, и щедро удобренной огородной землей. У каждого места свой запах…

Двухэтажное общежитие ведомства культуры колыхалось чуть дальше дорожной насыпи в середине пруда, как Ноев ковчег на приколе. Невозможно было назвать лужей это обилие стоячей воды, опутанной сложной сетью мостков. Построенный какими-то халтурщиками-шабашниками, несуразный дом западал с боков, отчего крайние окна пьяновато гримасничали и косились в стороны. Иза прошла в просторный двор с деревянной площадкой и засмеялась, увидев на стене беленого туалета лозунг: «Товарищ, помни: любая твоя ошибка ведет к неприятности в общей работе!»

В коридоре пахло сыростью. Чувствовалось легкомысленное непостоянство, когда от тебя ничего не зависит и не предугадаешь, как дальше сложится жизнь. На сумрачных стенах и тут висели позаимствованные где-то лозунги: «Пейте советское шампанское!», «Уважайте труд уборщиц!», «Храните деньги в сберегательных кассах!» Вспомнился плакат на двери «всехной» кухни в бараке на улице Байкалова: «Болтун – находка для шпиона». Но если там наглядная агитация подгонялась под теоретические обоснования власти и предупреждала жильцов вполне серьезно, то в Богеме явно жили шутники.

Иза едва увернулась от пробегавшей мимо детской стайки и услышала изумленный оклик:

– Готлиб?!

– Полина! – радостно оглянулась Иза на знакомый голос и – вот это да! – не узнала в белокурой красавице детдомовскую соседку, острую и ершистую Полину Удверину. Девушки бросились друг другу в объятия.

Кто-то недавно выехал из комнаты, соседней с комнатой Полины. От прежнего хозяина осталась конторская мебель с инвентарными номерами и кое-какие кухонные мелочи. Помогая Изе с устройством, Полина засыпала ее вопросами. Успели слегка поцапаться, кто кому больше послал открыток и писем… На Изу нахлынули отголоски прошлых дней, событий, имен; любая условность была понятна с полуслова, и все было родным. Полина хвалила демократичность министра, тараторила вперемешку о себе и о других.

– Галку увидишь – ахнешь, бадья-а! Детишек полный дом. Ну, Сергей у нее мужик крепкий, справляются, все хорошо. Правда, я с Галкой сейчас не общаюсь, поссорилась.

– Наташа сейчас где? – спросила Иза о третьей детдомовской соседке.

– Наташке тоже с мужем повезло, увез аж в Сочи… Да, твою Наталью Фридриховну часто вижу в гастрономе. Иногда со второй твоей соседкой, полненькой такой, но все мельком, путем не разговаривали. Вот дядю Пашу ни разу не видела.