Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130-1194 - Джон Джулиус Норвич

«Сицилия отравляет нас самым своим воздухом; она отравляет нас также злобой своих обитателей, так что мне она кажется отвратительной и едва пригодной для жизни. Нездоровость ее климата делает ее неприемлемой для меня, так же как частые и ядовитые выбросы огромной силы, которые представляют постоянную угрозу для наших беззаботных и простодушных людей. Кто, спрашиваю я, может жить спокойно в местах, где, не говоря о других бедствиях, самые горы постоянно извергают адское пламя и зловонную серу? Ибо здесь, без сомнения – врата ада… куда людей забирают с земли, чтобы отправить их жить во владениях Сатаны.

Ваш народ ошибочно ограничивает свой рацион, ибо сельдерей и фенхель составляют чуть ли не их основную пищу; и это порождает влагу, которая заставляет тело гнить и приводит к серьезным болезням и даже смерти.

К этому я добавлю, что, как написано в научных книгах, все островные народы бесчестны, так что жители Сицилии – плохие друзья и, скажу по секрету, самые отпетые предатели.

К Вам на Сицилию, мой любимый отец, я не вернусь. Англия будет лелеять меня в старости, как она лелеяла Вас в детстве[115]. Скорее Вам следует покинуть эту ужасную гористую страну и вернуться к сладостным ароматам вашей родины… Бегите, отец, от этих огнедышащих гор и оглядывайтесь на Этну с подозрением, чтобы этот адов край не принял Вас после смерти».

Когда корабли скрылись за горизонтом, унеся сначала Стефана дю Перша и его недовольных товарищей по паломничеству, а затем Пьера Блуаского с его стремящимися домой соотечественниками, королева Маргарита, наверное, пришла в отчаяние. Она во всем полагалась на французов и проиграла. Ее сыну Вильгельму было только пятнадцать лет, и ей предстояло оставаться регентшей еще три года; но ее репутация, и политическая и моральная, оказалась полностью подорвана. Последний поборник уходящего порядка, «испанка» не вызывала ни страха, ни возмущения; ее просто игнорировали.

Маргарита более не могла даже выбирать собственных советников. Три главные фракции – аристократическая, церковная и придворная – достаточно насмотрелись на ее друзей и родственников и решили, что отныне ни Маргарита, ни ее ставленники не будут допущены к государственным делам. Придя в себя после мятежа, она обнаружила, что во главе государства стоит самообразовавшийся совет – коалиция трех групп, которая казалась немыслимой всего два года назад. Аристократию представляли Ришар из Молизе и Рожер из Джерачи, первый барон, присоединившийся к мессинскому бунту; церковь – архиепископ Ромуальд, епископы Иоанн Мальтийский, Ричард Палмер из Сиракуз и Джентиле из Агридженто (выпущенный из тюрьмы) и Уолтер из Милля; интересы придворных защищали каид Ришар и, конечно, Маттео из Аджелло. Какое-то время в совет входил также Анри из Монтескальозо, который вернулся из Мессины с раздражающей помпой в сопровождении флота из двадцати четырех кораблей; он наверняка приписал все успехи мятежников собственному участию в бунте и злил всех своим самодовольством. Но возможность присутствия Анри в совете была единственным вопросом, по которому мнения Маргариты и советников полностью совпадали. Судя по тому, что его имя не встречается в последующих документах, он вскоре принял очередную мзду от сестры и вернулся наконец в Испанию.

Оставался только один родич королевы, чья судьба была не ясна; и среди первых постановлений совета фигурировал указ об изгнании Жильбера Гравинского. Он, его жена и его сын Бертран из Андрии, лишенные своих земель, но получившие разрешение спокойно покинуть пределы королевства, последовали за Стефаном дю Першем в Святую землю; и Сицилия с явным облегчением приготовилась решать собственные проблемы сама.

Для Маргариты изгнание Жильбера стало последним унижением. В прошлом у них возникали разногласия, но Жильбер был верным другом Стефана, а в конечном итоге и ее. Теперь, когда пришел его черед отправиться в изгнание по указу правительства, номинально возглавляемого ею, она оказалась бессильна ему помочь. Все королевство видело это бессилие и радовалось. Так или иначе, обиженная Маргарита вновь и вновь доказывала свою полную неспособность управлять страной. События последних месяцев могли бы стать для нее уроком. Найди она общий язык с советом, она могла бы даже восстановить отчасти свою потерянную власть. Вместо этого она перечила советникам на каждом шагу. Они были врагами Стефана, и по одной этой причине она не хотела иметь с ними ничего общего. Это только укрепило подозрения, что королеву и канцлера связывало нечто большее, чем общие заботы и родственные узы.

Как ни удивительно, Маргарита, похоже, надеялась, что Стефан однажды вернется. После его отъезда архиепископская кафедра Палермо вновь осталась вакантной и каноников заставили путем обычных интриг избрать на это место Уолтера из Милля[116]. С точки зрения Маргариты, это была не самая плохая кандидатура. Уолтер учил ее сына несколько лет. Он был не таким узколобым, как Ромуальд, не таким заносчивым, как Ричард Палмер, и не таким одиозным, как Джеентиле, а кроме того – моложе их всех. Но он не был Стефаном; и потому Маргарита воспротивилась его назначению, заявив, что ее кузен – все еще законный архиепископ, поскольку отказаться от этого поста его заставили силой. Она направила письмо папе Александру, убеждая его, что он не должен утверждать избрание Уолтера, сопроводив свою просьбу весомым доводом в виде семисот унций золота.

Не удовлетворившись привлечением к делу папы, королева написала также второму самому уважаемому церковнику Европы – Томасу Бекету, архиепископу Кентерберийскому, в то время находившемуся в изгнании во Франции. С самого начала ссоры между Томасом и королем Генрихом, вспыхнувшей пять лет назад, оба противника оглядывались на Сицилию в поисках поддержки – король видел в ней возможного посредника в отношениях с папой Александром, архиепископ – возможное убежище для себя и своих друзей. Время шло, и сицилийцы стали находить свое положение все более и более затруднительным. С одной стороны, больше симпатий вызывал Бекет. Ричард Палмер вел с ним постоянную переписку, другой соотечественник Бекета – Уолтер из Милля – как и большая часть его подчиненных, сочувствовал архиепископу, а Стефан дю Перш, умный, искренне верующий человек, оказавшийся неожиданно для себя его коллегой, открыто высказывался в его поддержку. С другой стороны, как отметил Маттео из Аджелло, король Генрих боролся, как и Рожеры I и II, против папского вмешательства в государственные дела его страны; права, которых он ныне требовал для себя, являлись во многих отношениях более скромными, нежели те, которыми сицилийские правители пользовались уже много десятилетий. Выступать против него было бы для сицилийцев откровенным ханжеством.

Потому советники решили как можно дольше соблюдать нейтралитет; но вскоре Сицилия стала прибежищем для всех тех друзей и родственников архиепископа, которые не чувствовали себя в безопасности в Англии. После изгнания Стефана и его соратников регентша в отчаянии сочла возможным написать также и Бекету, упрашивая его использовать все свое влияние, чтобы добиться возвращения дю Перша. Это было очевидно гиблое дело, но Томас старался как мог. Вскоре он пишет Маргарите: