Цена всех вещей - Мэгги Лерман

— Я боюсь, потому что, — она сглотнула, — потому что хочу снова тебе доверять и это просто ужасно.

Я задержал дыхание и аккуратно убрал руку, чтобы она могла положить голову на необожженную часть моей груди. Возможно, Диана слышала неровный стук сердца. Впервые за много часов я ощутил запах более приятный, нежели ароматы лекарств, плоти, газа и больницы. Это был запах ее волос.

Единственной причиной, по которой она могла меня бросить, был я сам. И так было всегда, начиная с той самой ночи на пляжном пикнике, когда передо мной стоял выбор: устроить ей незабываемую ночь или растоптать, и до настоящего момента. Тогда я отказался делать выбор. Судьба наших отношений была в моих руках. Я мог дать нам шанс или снова все испортить.

Отличие заключалось лишь в том, что теперь на кону была не только ее судьба. Но и моя тоже.

— Мне тоже страшно, — сказал я.

Должно быть, Диана все поняла, потому что ее дыхание выровнялась и она поудобнее устроилась у меня на груди.

Я был счастлив. Так счастлив.

В этот момент я готов был провести в бинтах весь остаток жизни, если это означало, что мы всегда будем лежать вот так — голова к голове.

Но в то же время я очень скучал по Уину. И от этого грудь словно сдавливало тисками.

Мне было больно оттого, что я не мог ему об этом сказать. Что его не было рядом, чтобы увидеть все собственными глазами и обсудить. Это убивало.

Я так любил его. Я даже не представлял, что взрослеть мне придется в одиночестве.

Был ли я трусом, что допустил это? Не знаю. Я ощущал гордость за то, что больше не пытался ничего из себя строить.

Я уткнулся Диане в волосы и заплакал. Сердце разрывалось от боли, от осознания того, что Уина больше нет. Она не отстранилась. И оставалась со мной всю ночь.

Я могла бы рассказать о последствиях. О том, как мы ехали в госпиталь — такой огромный, знакомый госпиталь, — где нас должны были привести в порядок. Я могла бы рассказать, что Кэл приобрел печальную известность, а его мать обвинили в препятствовании правосудию, и она обанкротилась. Я могла бы рассказать о долгих неделях, которые я провела в больнице, ожидая, пока срастутся ребра. Все это имело место быть. Я была в больнице, но никто даже не смотрел на меня.

Я могла бы рассказать о своем заклинании. Никто больше не слушал меня. Примерно так я ощущала себя, когда ходила в больницу вместе с Миной. О чем бы я ни спрашивала врача или медсестру, они вели себя так, будто ничего не слышат. Мине постоянно приходилось повторять вопрос. Да, я могла пользоваться ванной. Да, мне приносили еду. Да, я оказалась в положении ракового больного. Когда ощущаешь себя чем-то вроде грязной точки на стене, позорным пятном, по поводу которого все вздыхают и хмурятся, если думают, что никто не видит. А учитывая мои побочные эффекты, переживать эти чувства было вдвойне тяжело.

Я могла бы рассказать о том, что после смерти Эхо ее мать очень быстро угасла. Она больше не могла творить заклинания, страдала от невыносимых, непрекращающихся болей и вскоре совсем отказалась от еды. Она умерла в сентябре, еще до того, как уехали последние туристы.

Я могла бы рассказать, что Диана и Ари были так благодарны мне за то, что я спасла им жизнь, что мы решили вернуть все на круги своя. Все стало даже лучше, чем прежде, — хотя это, конечно, ложь.

И все же я не одинока. У меня есть Мина. Мина любит меня и поэтому видит, несмотря на заклинание. Целый семестр она не ходила в школу, чтобы заботиться обо мне.

— Что такое год-другой? — Мина рассмеялась, и я впервые поняла, что она имела в виду. Некоторые вещи куда важнее планов и расписаний. Некоторые вещи надо делать прямо сейчас.

Ари тоже старается меня поддерживать. Она мне звонит, и мы болтаем. Мы гордимся друг другом. Это правда. Она дает мне столько, сколько может дать, а я не жду большего.

Все в порядке. Все, о чем я когда-либо мечтала, — это парочка друзей.

Плюс моих побочных эффектов в том, что они усиливают не только отрицательные эмоции. Если я счастлива — что бывает нечасто, — то чувствую это острее, чем прежде. Приятными событиями я наслаждаюсь до последней капли. И приятные события периодически случаются. Даже со мной.

Иногда мне снится, что я вновь заперта в магазине, но рядом вовсе не Диана и Маркос, а все люди, которых я когда-либо любила (пусть даже совсем чуть-чуть), и они сидят в клетке. Мама и папа, и Мина, и Эхо, и Маркос, и Ари, и Диана. Я одна могу их спасти. И вот я бегу, но все время попадаю в ловушки, где ломаю ноги, протыкаю легкие или просто бегаю по кругу. Кэла во сне нет, только ловушки. Я распаляюсь все сильнее и сильнее, и наконец ломаю клетку голыми руками. Но дорогие мне люди смотрят на меня с ужасом, безмолвные, растерянные, и я вдруг понимаю, что Кэл — это я сама. Я плохой парень, которого все боятся. Который запер их здесь. Меня охватывает ужас, дым заполняет комнату, а рядом нет ни одного гекамиста, чтобы спасти нас, — и в этот момент я просыпаюсь, тяжело дыша.

Счастливая, что меня никто не видит.

Спустя неделю после того как сгорел магазин Уотерсов, я присутствовала на похоронах Эхо вместе с ее мамой, Дианой, Маркосом, Кей, Миной и Джесс. Никто из нас не знал, как хоронят гекамистов. Мама Эхо не могла нам рассказать, поэтому родители Кей заказали самую простую церемонию в местной Унитарианской церкви.[28]

Пока мы сидели в тишине — не считая всхлипываний мамы Эхо, — я размышляла о том, какой слепой и растерянной ощущала себя на похоронах Уина, как была зациклена на собственной боли. Я встала, чтобы сказать несколько слов, и увидела перед собой ровные ряды тех, кто оплакивал Уина. Мне вспомнились похороны родителей. С Джесс я тогда еще не познакомилась, Дианы у меня тоже не было, и я выбрала заклинание, которое вырвало дурные воспоминания, наградив меня взамен болью в запястье. Как и на похоронах Уина, в церкви было полно народу. Возможно, я и чувствовала себя одиноко, но мои родители в жизни вовсе не были одинокими.

А вот для Эхо мы были единственными друзьями, и большинство из нас познакомились с ней всего несколько месяцев назад. Неизвестно, знали ли мы ее настоящую вообще. Всю жизнь она пряталась от окружающих.

Я вдруг обнаружила, что скучаю по Уину. Мне хотелось бы, чтобы он был здесь. И не ради меня, но ради Эхо. Человек, о котором она заботилась, человек, который, возможно, заботился о ней, доверял ей. Тот, кто развеял ее одиночество.

Диана держала меня за одну руку. Вторую сжимал перебинтованный Маркос. Диана подрезала обгоревшие волосы, и теперь у нее на голове красовалась асимметричная стрижка под боб. Волосы казались еще краснее, чем прежде. Шрамы придавали Маркосу вид очаровательного злодея. Выйдя из больницы, Маркос тут же переехал к Диане. Она рассказывала мне о том, как обстоят дела с его братьями и матерью, которую хотят отправить за решетку. Джесс выяснила, что я могу преследовать Кэла в судебном порядке, но у Уотерсов больше нет денег: за последние девять лет они отдали все, что у них было, Эхо и ее матери. И я решила не подавать в суд. Я предпочла верить, что это был несчастный случай, и только шок от внезапно всплывших воспоминаний заставил Кэла устроить пожар в магазине. Он был достаточно наказан сумасшествием. После больницы Кэла перевели в психиатрическую лечебницу, где ему, похоже, предстояло провести много лет. Я не простила его — пока нет — но очень хотела этого. Когда-нибудь.