Третий звонок - Михаил Козаков

Дальше лента рвется, звук трещит, действие развивается вне логики…

– Хотите кофе? Вам полегчает…

– Руфи, оставь его в покое, он лыка не вяжет…

– Кто играет семь бубен, тот бывает…

– Я хочу выпить…

– У вас есть выпить?

– Дайте ключ мне – вы не сумеете открыть…

– Почему она такая старая?..

– Сколько ей? Сорок – пятьдесят? Может, шестьдесят?

– А не все ли равно…

– Проснитесь, юноша, я принесла ликер…

– Бр-р, какая сладкая, жирная гадость…

– Зачем она меня раздевает, эта старуха?

– Не матерись. Нехорошо.

Полная темнота. Нет, из окна свет от уличного фонаря…

– Лежи спокойно, милый, спокойно лежи, все будет хорошо, милый! Сейчас… Ты милый, красивый мальчик… Ты очень милый… У тебя красивое тело… Кожа бархатная, как у ребенка… И здесь!..

Наконец она замолчала – какое счастье… Тишина… блики от фонаря… «Пора доить коров»… В темноте наверху ее лицо. Мелькают блики от фонаря за окном на ее лице и обнаженном теле. Блик на лице, блик на животе, на лице – на животе, лице – животе… животе – лице, лице – животе… Зачем?!

– А еще говорил, на хрен они мне нужны! Видишь, пригодились.

– «Не плюй в колодец – пригодится…» Ладно, все у пакете.

– Алло! Филипп, ты меня слушаешь? Проснись же ты наконец!

Знаешь, сколько сейчас времени?

– Сколько?

– Четверть двенадцатого! Ты что ночью делал?

– Спал я.

– А с кем спал, хоть помнишь? Тебя что, сюда послали старых жидовок харить?!

– Солдат спит – служба идет, – сказал Филипп.

– Ладно, об этом потом, а сейчас вали на пляж. Она уже там лежит.

– Кто лежит?

– Он еще спрашивает кто! Она, Колетт. Два дня осталось! Ты это соображаешь, фраер? Давай, собери себя ложками и вали на пляж. Она уже час как там одна.

И снова солнце, море, пляж.

Филипп бредет в костюме по пляжу. Находит ее. Она лежит лицом вниз. Он подсел.

– Здравствуйте, Колетт, – сказал он и стал медленно раздеваться.

Она быстро обернулась.

– Филипп, ты? Где ты был? Почему не позвонил? Я сидела в номере и ждала! Начала волноваться! Что с тобой, кэптейн?

Она обняла его за шею и поцеловала… и с тревогой смотрела на него. Он разделся, лег рядом, закурил…

– Что с тобой, Филипп?

– Что это у вас, Ганечка, лицо опрокинутое? – сказал Филипп. – Ты читала Достоевского? Или в вашей школе этого не проходили?

Она не обиделась.

– Дай мне закурить, – сказала.

– Ты же не куришь.

– Иногда курю.

– Как скажешь, Аурелио. – И протянул пачку.

– Что такое Аурелио? Я не понимаю.

– Прости меня, Колетт. Я сегодня способен выражать свои мысли только чужими словами.

Филипп помолчал, видимо, раздумывая, как объяснить эту присказку юности.

– «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя…» Ты сегодня не обращай на меня внимания. Я способен выражаться сегодня только цитатами, только чужими словами. Не обижайся, ладно? И ни о чем меня не спрашивай. Просто мне сегодня не по себе…

– Ты вчера много пил. Поэтому?

– Поэтому. Но не только поэтому.

– А еще почему?

– Мне грустно потому, что весело тебе, Колетт.

– Мне не весело, Филипп.

– А тебе почему? – спросил он.

– Знаешь, я сама не пойму. Все дни я просыпалась, и мне было весело, а сегодня проснулась, и стало грустно… Почему-то стало очень грустно…

– «Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви», – пропел Филипп.

– Опять цитата? Да?

– Да, я набит цитатами. Я ходячая цитата. Я сам напоминаю себе сборник летучих выражений. Боже, сколько в голове всякой ненужности.

– Это потому, что ты актер?

– Отчасти. Но это не у всех актеров голова – лавка древностей. «Из какой забытой лавки древностей появилась ты на белый свет с детской гимназическою ревностью, с чувствами, которых в мире нет», – опять пропел Филипп и рассмеялся. – Вот видишь, как идиотски устроена у меня голова. Слова цепляются за другие, и получается какая-то бесконечная цепь. Вот уже мелькнуло: «Златая цепь на дубе том…» Именно что на дубе. Ну что тут поделаешь? По-моему, это паранойя.

Он вскочил и бегом, стремительно влетел в воду. Проплыл энергично один метров пятьдесят, запыхался и обратно спокойно – брассом… Колетт встала и стоя глядела на эту эскападу…

Вечер. Солнце спускается. Филипп и Колетт провели целый день на пляже. Они даже не пошли обедать. Так и просидели на пляже целый день. Пляж опустел. Они, полуодетые, лежали на песке. Не рядом, а лицами друг к другу.

Она:

– Я не знаю, что со мной, но что-то со мной не так… Я уже ничего не понимаю, что со мной… Что это, Филипп? Но чувствую, что этого не надо. Ни мне, ни тебе. У тебя дочка? Какая она?

Он:

– Прошу тебя. Ты же обещала… не говорить об этом.

Она:

– Хорошо, не буду. Это глупо. Как это все глупо. Но со мной что-то не так… Что это, Филипп? Со мной… Ты понимаешь, что я имею в виду…

Он:

– Я не верю тебе. Я боюсь верить…

Она:

– Я не понимаю, что со мной… Я не знаю, что это. Но ты верь мне. Хорошо?

Он:

– Хорошо, я постараюсь верить тебе.

Она:

– Тебе надо стараться? А я верю тебе, я почему-то тебе верю, я поверила тебе, и мне не надо стараться…

Он:

– А сначала ты мне не верила?

Она:

– Нет, не то чтобы не верила. Я не вполне тебя понимала. Зачем он в Сочи? Почему один? Где его друзья? Ну а если бы он не встретил меня, как бы он здесь жил?

Он:

– Ну и что ты ответила себе?

Она:

– Я не понимала. Но старалась понять. И хочется верить – поняла…

Он:

– Что ты поняла?

Она:

– Что ты очень грустный человек. Нет, ты веселый человек – ты поешь, ты умеешь веселить и веселиться, но ты грустный человек…

Он:

– Это плохо?

Она:

– Я тоже грустный человек…