Правила еды. Передовые идеи в области питания, которые позволят предотвратить распространенные заболевания - Говард Джейкобсон

Что же стало с этими охранниками свободы? Они исчезают. На следующей диаграмме показано, что среди факультетов фундаментальных наук в медицинских школах США всего за 19 лет (1980–1999 гг.) количество штатных преподавательских должностей снизилось на 33 %. На 2004 год количество внештатных позиций превышало количество штатных [9]. С тех пор количество штатных позиций с защищенным сроком пребывания в должности снизилось еще больше. Стоит ли удивляться, что академическую свободу кастрировали, а поиск правды подвергли цензуре и контролю?

Снижение численности штатных должностей – не единственная угроза академической свободе. 30 апреля 2018 года Associated Press опубликовала новость под заголовком «Документы показывают связи между университетом и консервативными донорами», раскрывающую способы, использованные крупными спонсорами, из-за которых университеты уклонились от своей обязанности по поиску объективной истины перед общественностью [10]. Статья начинается так:

Согласно недавно опубликованным документам, крупнейший государственный университет Вирджинии предоставил консервативному фонду Чарльза Коха право голоса при найме и увольнении профессоров в обмен на пожертвования, равные миллионам долларов. Публикация донорских соглашений между Университетом Джорджа Мейсона и фондом произошла после нескольких лет отрицания администрацией университета того факта, что пожертвования Коха ограничивают академические свободы.

Эта информация была опубликована только после решения суда о ее раскрытии, поскольку университет годами выступал против этого. В ней подробно рассказывается, как фонд Коха оказал значительное влияние на жизнь университета путем назначения двух из пяти членов комитета по найму преподавателей. Помимо этого, фонд Коха «обладал практически таким же правом назначения, как и консультативные советы, которые могут… рекомендовать уволить профессора, не соответствующего стандартам». Но не бойтесь! Университет заверяет общественность и своих студентов, что такие пожертвования не «оказывают влияния на академическую свободу». Разве вы им не верите?

Несколько дней спустя New York Times опубликовала практически такую же новость, рассказав о необычайной широте корпоративных интересов, которые проникли в академическую среду по всей стране [11]. Справедливости ради стоит упомянуть, что и университет, и фонд Коха, вероятно, обратят ваше внимание на то, что эти договоренности уже истекли. Тем не менее, учитывая то, что не каждое существующее соглашение доступно для ознакомления общественности и что это соглашение в течение многих лет намеренно скрывали от общественности, очень трудно поверить, что и сейчас столь же близкие отношения не имеют место в той или иной форме.

Некоторые могут поспорить, что такие отношения между спонсором и учреждением представляют собой «обычный бизнес» и поэтому нам не стоит беспокоиться. Я бы согласился с этим наполовину: такие отношения, безусловно, отражают деловое соглашение, но они не должны становиться нормой. Кто-то может также встать на защиту спонсоров в связи с тем, что они должны иметь право голоса в отношении того, как тратятся их деньги, особенно когда их влияние ограничивается всего лишь членством в таких комитетах, где они в меньшинстве. Однако, опираясь на свой опыт, полученный в результате десятилетий работы в академических кругах, я знаю, что членство в таких «академических» комитетах, пусть и в меньшинстве, имеет влияние, отнюдь не характерное для меньшинства. Таким образом, практически невозможно количественно оценить и контролировать конфликты интересов. Даже если представители учреждения численно преобладают в таких консультативных комитетах, одно лишь присутствие этих назначенных спонсорами лиц и неявное осознание того, что будущее финансирование может зависеть от них, ставит представителей университета в безвыходную ситуацию. Скорее всего, они будут чувствовать сильное давление, чтобы удовлетворить интересы спонсоров, даже если они идут вразрез с миссией университета, которая заключается в служении общественности.

Утверждения о беспристрастности и академической честности в индивидуальных исследовательских проектах также следует подвергать сомнению. Возможно ли для исследователей и их администраторов сохранить правдивость и эффективность в принципе при участии в научно-исследовательском проекте, открыто финансируемом промышленностью? Посмотрим правде в глаза, эта система очень хорошо служит таким спонсорам, как фонд Коха. До тех пор пока академические учреждения будут готовы продавать свое доброе имя (примерно за 50 миллионов долларов, как в случае с Джорджем Мейсоном), определенные исследовательские интересы будут удовлетворены и некоторые исследователи будут наняты, а остальные останутся не у дел.

Это не замысловатый заговор, а пример самых обычных рыночных отношений. Такие сделки всерьез идут вразрез с заявлениями университетов о том, что они – искатели истины и защитники интеллектуальной свободы. Хуже всего то влияние, которое связь с промышленностью оказывает на общественность, чьи налоговые отчисления не имеют такого же воздействия. В этом случае мне приходит на ум то, как Управлению по связям с общественностью в Корнелле было запрещено публиковать информацию об успехе нашего сертификационного онлайн-курса о растительном питании, который основывался на десятилетиях исследований, спонсируемых налогоплательщиками. Представители университета были рады уже тому, что удалось совместить курс с их онлайн-программой eCornell, но они были не готовы афишировать этот успех ради… чего? Страх потерять финансирование от спонсоров, представляющих промышленность, на которую эти результаты могли бы оказать влияние?

Как обществу нам нужно спросить себя, должна ли репутация наших учебных учреждений покупаться и продаваться; должно ли спонсирование государственных учреждений зависеть от частных интересов, и если да, то в течение какого срока оно допустимо; и можно ли, и нужно ли превращать в разменные монеты академическую свободу, доверие общественности и даже свободу слова.

Я хотел бы, чтобы в этих комментариях не было необходимости. Многие скажут, что они очевидны. И все же меня беспокоит судьба следующего поколения ученых, заинтересованных в проведении исследований, противоречащих общепринятым взглядам, например таким, как исследования о необычайно далеко идущих и фундаментальных последствиях потребления животного белка при таких болезнях, как рак и сердечно-сосудистые заболевания. Я опасаюсь, что им вообще не будет дозволено задавать подобные вопросы, что в настоящий момент обстановка еще менее способствует исследованиям такого рода, чем это было в мое время. Если нам не удастся защитить и восстановить академическую свободу, как вообще мы сможем защитить и сохранить полезные, но спорные предметы исследований?

Многие согласятся, что цель науки отличается от целей технологии и технических наук. В чем же состоят эти цели и почему различие важно? В моем понимании наука – это искусство наблюдения, и ее цель – поиск знаний, и в этом процессе не существует четких границ и явных конечных точек. Она исследует область знаний за пределами нашего сознания. Технология, в свою очередь, представляет собой конструктивную деятельность, направленную на создание продуктов, решающих проблемы. Ученые в идеале преследуют своей целью постичь то, чего они еще не знают. Они часто отправляются в научное путешествие, даже не зная всех вопросов, которые стоит исследовать. В конце концов, если они уже знали бы это, сам поиск был бы бессмысленным. С другой стороны, технологи обычно ищут решения идентифицируемых проблем. Они следуют за вопросами, которые сами уже определили как важные, их не манит неизвестность. Как сделать эту систему более эффективной? Как мы можем решить эту проблему, восполнить пробел, преобразовать задачу? Часто наука предшествует технологиям, хотя, конечно, технологии тоже могут помочь в научном процессе.