Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

усталом солнце преют. Не успеешь в теньке прилечь, вот они вот, незваные доброжелатели. Хвать и в поле.

Между зелёными островками, где затаились эти тиффозники, чистая полоска, пролив.

Граница.

Лежит на границе Васильева шапка, в блаженстве раскинула мохнатые ушки. От-ды-ха-ет! За-го-ра-ет!

Ни один холерик шапку не трогает, не беспокоит.

Завидует ей мяч всякий раз, как не по своей воле пролетает в кусты или уже назад, из кустов.

Мало-помалу наш энтузиазм вянет.

Правда, весь, может, и не увянет, хоть и скачи мы день. Но всё же… Не всяк уже срывается и бежит только потому, что другие бегут, как было в первые минуты…

И вот уже наш дурной порох не то что весь подмок, — мы даже не заметили, как все пороховницы свои порастеряли.

Вон тот же Серёня, золотые ноги, вконец уже силёнки растряс. Потерял мяч, бухнулся на пышную кротову хатку передохнуть! Он силком проглатывает слюну, будто проглатывает сухой мяч. Еле переводит дыхание. Пыхтит паровозно, того и жди, выскочат изо рта сами лёгкие. Разбито счёсывает со скул соль.

— Огня не вижу! — подстёгивает нас в ладонный рупор Алексей. — Давай спокойно! Просчётливо! Позитивным пасом![139]

На поле бледнеет суетня, бестолковщина.

Раз велено играть по-королевски, будем по-королевски. Нам не жалко.

Мы как переродились. Пасуем не спеша, интеллигентно, точно. Такая игра приятна глазу. Так могут играть только у нас на пятом да иногда на Уэмбли.[140]

И вот уже наши хлопочут во вражьих водах.

Четвёртый паникует. На мяч бросаются тигриным стадом, но остаются лишь с собственными носами.

С языками на плечах кидаются тебе в ноги, а ты симпатичный финт пяточкой, и мяч уже подан своему ближе к воротам.

— Пар-ртизаны! — вскочил из бузины наш тиффозник с бутылкой, как со знаменем. — За кого прикажете принять?

— За дружбу, — подсказал недовольный чужой голос по ту сторону Васильевой шапки.

— Счас будя дружбища! Гляди!

Сергуня разлетелся подать в угол Клыку.

Мой опекун Французик дёрг наперерез, а мяч через него верхом пошёл ко мне.

Я к воротам спиной.

До них метров десять. Там никого, один веснушчатый клоп в кепке козырьком на затылок. Пока мой Французик подлетит, я должен… Пробить через себя? Кроме смеха ничего не будет. Я не Стрельцов. Да ещё левша.

Я машинально сел на правую ногу, описал по земле дугу левой с мячом, толкнул мимо сунувшегося навстречу разини.

Ворона кепкой об земь, в отчаянии кинулся топтать кепку для надёжности.

Кепка виновата! Кто же ещё?!

Тут Французик полетел к нему выяснить, как это он посмел зевнуть.

Вратарёк к Французику, заскулил загодя:

— Я не виноват! Я не виноват! Где грёбаная защита?

У ворот четвёртого короткий, как молния, митинг и под гром воплей их вратарёк был изгнан в толчки с поля по статье «профнепригодность — недержание мяча».

А я не спешил вставать, всё не верил удаче. Какой гол положил!

Откуда ни возьмись, оттопырился на горизонте ликующий Комиссар Чук. Ненаглядка Юрочка, Юра, толстая фигура, летит ко мне. Зацепился за красный кротов теремок и со всего маху хлопнулся своим бампером[141] на мою ещё вытянутую в сторону ногу.

Матёрый треск.

Разорвались трусы?

На Комиссара Чука верхом сиганул Сергуня, на Сергуню — Попов, Скобликов, Глеб… Принимай, братуля, горячие поздравления!

Благим матом заорал я со дна мала кучи:

— С-суки! Н-нога!..

Бугор мигом разметало.

— Молоток! — сунул мне руку Сергуня. — Дай пожму твою лапоньку! Вставай.

Он потянул.

Я дёрнулся подняться, но резучая боль вальнула меня на спину.

Серёня глянул на ногу и в ужасе отвернулся.

Я забеспокоился и себе глянул на ногу.

С перепугу всё похолодело у меня в животе. Мой Боженька, да моя ли это нога? Свёрнута в сторону… Как кочерёжка… С колена чашечка съехала набок… Из кожи торчит не толще иголки косточка?..

Первое затмение горячки улеглось, и боль стала забирать всё круче. Жарко… Что же так жарко?.. Завтра кто за меня на базар с молоком?.. А потом в школу?.. На огород?.. На мельницу?.. Проклятая мельница! Жуёт… В порошок перетирает… развевает жизни по ветру, как муку…

Свет продирался откуда-то сверху, из-за голов.

Ребята плотно стояли вокруг, и мне казалось, что я лежу на дне колодца. Комиссар Чук сидел на пятках и всё робче размахивал над моим лицом своими латаными брезентовыми штанами.

— Иля ты пальцем делатый? — громыхнул на него Василий. — Чего было лететь? Гол забитый, дело спето…

— Такую банку заколотил!.. Я хотел первый поздравить, — промямлил Комиссар Чук. — Я хотел поцеловать победную ножку…

— И скурочил победную ножоньку!

— Я не нарочно… Спотыкнулся… Делайте, ребя, что хотите…

— Иша, рассиропился. И сделаем, раз сам недоделатый! Очки тебе мало вставить,[142] чтоб видел!

Я заметил, как к нам шёл Французик.

Близко почему-то раздумал подходить. С драной улыбчонкой крикнул из отдальки:

— Игру продолжам, пятиалтынники?

— Доигралися! Ша! — в гневе топнул уже обутый в свою кирзу Василий. — Пшёл по хатам, стручки поганые! Ани души ани сердца…

— Ну… Тогда физкульт-привет.

— Да нет! — снова топнул Василий и сильно щёлкнул кнутом. — Это вам физкульт-притух![143] А то и весь припух! Дырявая команда…[144]

Французик хмыкнул, бесцветно побрёл к своим, будто ноги ему что вязало.

— И чего орать? — рассуждал сам с собой. — Чего топать? Себе прямой убыток. Голос порвёшь, сапоги развалишь…

Хозяева пошептались и вялой вереницей потащились к себе под взгорок, где за узкими, как гробы, грядками помидоров, лука, чеснока наползали друг на друга, жались сараи, ещё чуть дальше хороводом кружились бараки вокруг старого колодца со всхлипывающим на ветру журавлём.

— Не допустим заражению! — Василий бесстыже вывалил на улицу свои козлиные потроха, полил божью росу. Медные брызги суетливо заметались шапкой над коленом.

Я слышу их соль на губах. Отворачиваюсь.

— Хватя, стахановец, — шумнул Василию Алексей. — Человека затопишь. Лучше опустись, подержи… Наваливайся все колхозом!

Меня распяли по бузине, как Христа. Куда ни ткнись — руки, руки, руки. На руках, на правой ноге, на груди, на голове.

Потихоньку Алексей взял мою пострадалицу ногу, отклонился назад.

На цыпочках сзади подлетел Сергуня, вдел пальцы в пальцы на животе у Алексея. Таким же макаром взвенились в цепочку Клыков, Авакян, Гавриленко…

Не оборачиваясь, Алексей мягко лягнул в пах Сергуню.

— Легче, охламоны. Не то ногу с корнем выдернем.

— Что ж мы без понятия? — подхлюпнул носом Сергуня. — Не репку из сказки тянем.

— Вот именно. Не репку! А потому, Сергуха, отцепись от меня. Все отцепись!.. Все!.. Вот так… Ас, двас — в…а-али-и, — шепчет тихонько Алексей. — А-ас, два-ас — в…а-а-али-и…