Записки кавалерист-девицы - Надежда Дурова

У нас эти места считаются картинными; но здешние места имеют пред ними два великие преимущества: одно то, что я вижу их в первый раз, что они новы для меня; а другое то, что они полны воспоминаний, и каких воспоминаний!.. говорящих сердцу, душе, наполняющих ее чувствами умиления, удивления, энтузиазма! Сколько имен приводят на память эти безмолвные поля!.. Ян Собиесский! Валленрод! Альдона!

Все, что я когда-нибудь читала о происшествиях этого края, о войнах Литвы, все это оживляется предо мною, все это движется на этих полях, возделываемых теперь худыми, бедными chłopami[26], которые следят меня бессмысленно глазами и никак не понимают, зачем молодой улан таскается во всякую пору по их болотистым полям, останавливается, смотрит то в ту, то в другую сторону, и лицо его делается то печально, то радостно! Что может дать им понятие о том чаде, который кружит теперь мою голову! Литвин мало чем разнится от тех баранов, с которыми живет в одной избе!

Уж нет тех литвинок, ходивших некогда к Вилии за водою; ни об одной из них нельзя сказать piękna litwinka co w niej czerpie wodę, ma serce czystsze, śliczniejsze jagody[27]!.. Теперь это просто женщины, дурные лицом, дурно одетые и которые говорят: поручникос деньчкос праша рашке, то есть: денщик поручика просит миску. Можно б, кажется, разочароваться!

Однако такова сила воспоминаний: я смотрю с удовольствием на бледных, худых chłopów z koltunamu[28]на голове, на безобразных баб и девок с зобами на шее, потому что это потомки тех, которые черпали воду в Вилие и которых красота превосходила красоту струй, отражавших в себе небо голубое!.. Те, которые доблестно воевали с рыцарями храма! Одним словом: это литвинки! Это литвины!

Пока эскадрон наш выправится, выучится и выхолится так, чтоб можно было его представить с пользою пред лицо неприятеля, Казимирский велит мне и Вышемирскому выполнять все обязанности службы наравне с старыми солдатами. Товарищ мой находит это распоряжение очень неприятным, а я напротив. Унтер-офицер мой, видя, что я всякое поручение исполняю скоро, охотно и с удовольственным видом, мало заботился наблюдать очередь в своих нарядах; но как только надобно было куда послать, сейчас посылает меня. В один вечер принесли от ротмистра записку, которую надобно было отвезть к одному из взводных начальников, квартировавшему от нас в пяти верстах, в селении Гудишках.

Солнце уже закатилось, когда унтер-офицер пришел ко мне на квартиру с этою запискою. «Съезди, Дуров, с этою бумагою к поручику Б-ву; теперь еще не так темно, солнце только что село; не тебе бы очередь, да где того ленивца докличешься. Пожалуйста, поезжай ты».

На этот раз мне что-то не хотелось ехать; однако ж я оседлала Алкида и поехала в раздумье: не слишком ли я уж ревностно берусь за всякое поручение?.. Ведь этим никого не удивишь! Непросвещенный унтер-офицер рад случаю без хлопот и без возражений посылать одну меня, избегая чрез то ссоры с беспокойными головами!

На беду, весь этот полк из дворян, хотя, не во гнев им, я думаю, что дворянство их легко, как пух; но, несмотря на это, каждый из них не уступит ни на шаг – так они всегда выражаются, – если думают, что ими повелевают пристрастно. Между тем что я ни думала, но все ехала вперед, и в поле стало совсем темно; дорога, однако ж, была видна, я ехала рысью, чтоб поскорее отделаться от своего поручения, и вот въехала в деревню, подъехала к окну первой избы, постучала в него поводом. «Чего тоби?» – спросил женский голос. «Как называется эта деревня?» – «Деревня? Гудишки». – «А где квартира поручика?» – «Якого поручика?» – «Офицер где стоит?» – «Офицер? Здесь нет офицера!» – «Это не те Гудишки, товарищ, – отозвался голос солдата. – Есть другие, в версте только отсюда». – «Да куда ж надобно ехать?» – «Да прямо, куда ж больше? Здесь одна только улица; выедешь за деревню, так увидишь Гудишки вплоть».

Я поехала, выехала за деревню и точно увидела селение очень близко; но прямо проехать к нему нельзя было: надобно объезжать очень большое болото, поросшее кустарником. Нечего делать, я поехала кругом.

Наконец я и опять в селении, опять стучу поводом в слюду окна, опять тот же вопрос: «Чого тоби?», и опять на вопрос вопрос: «Как зовется деревня?», и опять ответ: «Гудишки»; одним словом, точь-в-точь так, как было в первых Гудишках: «Где офицер?» – «Какой офицер? Здесь нет офицера!»… Даже Алкид мой выходил из терпения! Здесь тоже стояли солдаты. «Не знаете ли вы, где здесь квартирует уланский поручик Бо-в?» – спрашивала я двух или трех проходящих мимо меня драгун. «Как не знать… Один уланский офицер квартирует версты две отсюда, в Гудишках». – «Опять! Да ведь это Гудишки?..» – «Конечно, Гудишки, но здесь стоим мы, драгуны, а уланы дальше». – «Нельзя ли мне дать проводника?» – «Только намекните им об этом, так ни одного мужика не найдете в целой деревне, все до одного спрячутся». – «Ну так хоть расскажи мне, как найти эту деревню, где стоят уланы». – «Да это под боком; как за деревню, так и увидите. Зимой полверсты только дороги, а теперь болота не допускают; кругом будет версты две; но дорога все одна, не заплутаетесь; держитесь только все вправо».

Я поехала. За деревнею дорога круто повернула влево; а ведь мне сказано держаться вправо; но вправо нет вовсе дороги… Однако в той стороне отдавался собачий лай, итак, там должна быть деревня; к тому ж и Алкид мой сам собою повернул тотчас направо. Он хотел было галопировать, однако ж я удержала. Кто знает, чем еще кончится и когда кончится такой несчастливый поход.

Более часу ехала я почти наудачу, потому что дорога то появлялась под ногами коня моего, то опять исчезала. Здесь я не могла ввериться безусловно инстинкту Алкида, потому что рисковала попасть в болото, если б дала ему волю идти прямо в ту сторону, где он предчувствовал жилье; итак, при малейшей топкости места я сворачивала в сторону; но, выехав на твердую землю, опять направляла Алкида туда, откуда от часу явственнее слышался лай собак; наконец я вдруг увидела себя близ домов. Все уже спало в этих низеньких, крытых соломою лачужках, огня не видно было ни в одном окне.

Я проехала далее в середину деревни; но надобно же было начать тем, чем начинала в двух первых деревнях: надобно было спрашивать, что это за деревня? Начался приступ по-прежнему. На стук мой в окно отвечала сперва одна только маленькая собачка испуганным ворчаньем, а после пронзительным лаем с визгом; этот лай и мой стук разбудили наконец все, что было усыплено в мрачной внутренности этого обмазанного короба, в котором литвин живет и называет своим домом. «А кто там?.. Чого тоби?» – «Какая это деревня?» – «Гудишки». Я несколько времени оставалась безмолвна; мне что-то уже страшно было спросить: где квартира офицера? И я решилась прежде узнать, кто стоит здесь – конница или пехота, итак, я начала опять спрашивать: «А кто квартирует у вас?» – «Коннопольцы». – «Ах, слава Богу! Наконец я нашла, что искала. У кого стоит офицер? Укажи мне!» – «Здесь нет офицера». – «Как?..» – «Чого тоби?» – «Нет офицера?» – «Да нет же; офицер в другом селе». – «Далеко отсюда?» – «Четыре версты». – «От часу не легче! А как [называется] то село, где офицер?» – «Гудишки». – «Боже мой! Не заколдована ль я?.. Что за проклятые Гудишки обступили меня кругом! Будет ли им конец!» Это я только думала… Наконец опять стала спрашивать: «Много уже прошло ночи?» – «А Бог знает! Думаю, что уж будет за полночь».