Есико - Иэн Бурума

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 74 75 76 77 78 79 80 81 82 ... 100
Перейти на страницу:

Он просто улыбнулся:

— Но ведь и это — мир. Наш мир. Что в нем плохого?

— Что плохого? — переспросил я. — Да как же мы на это ответим, если не будем знать, что такое остальной мир?!

Я пнул валявшийся на дороге камень — может быть, сильнее, чем хотел.

— Пожалуй, сначала я попробую разобраться с тем миром, который знаю, — сказал Мори с мягкой улыбкой. — А остальной мир может и подождать. Он все равно никуда не денется, если мне вдруг захочется на него посмотреть.

Возможно, в этих словах и заключалась некая мудрость, но отношения Мори к миру я не понимал никогда. Честно говоря, мне очень хотелось дать ему пинка за его благодушие. Сам я очень сильно желал, чтобы жизнь была как в кино. Не то чтобы мечтал снимать фильмы сам. Я вообще не знал, чем займусь. Мне просто хотелось уехать отсюда к чертовой бабушке.

Моя мама волновалась за меня. Она хотела, чтобы я стал почтенным гражданином, работал в компании, женился, завел дом и детей. Она боялась, что я слишком безнадежный мечтатель, особенно когда я говорил о кино. Кажется, кино у нее ассоциировалось с пошлой и примитивной обжималовкой в ее же кинотеатре. Ей приходилось обслуживать всю эту шваль для того, чтобы выжить, но мысль о том, что единственный сын увлекся всем этим, приводила ее в ужас. Она отложила достаточно денег, чтобы я мог учиться в университете. Когда-нибудь, говорила она, ты вернешься домой и будешь заботиться обо мне. Она плакала, когда я садился в поезд, я смотрел из окна на ее удаляющуюся фигурку, а она все махала белым носовым платком и звала меня по имени, снова и снова, пока не исчезла из виду. Меня охватила грусть, грусть с оттенком вины, но вскоре она сменилась куда более сильным чувством восторга и облегчения. Прочь отсюда! В Токио, в Токио!

3

Университет наш ничем не отличался от большинства столичных вузов: студенческий городок из кирпичных зданий цвета дерьма, построенных в 1930-е годы, унылый и довольно непривлекательный — функциональный фашизм, так я называл сей архитектурный стиль, — равно как и отвратительная библиотека, построенная в 1950-е. Первый кампус сильно пострадал во время Большого кантосского землетрясения в 1923-м, и многие здания впоследствии не пережили бомбежек. Вход в читальный зал замуровали. В 1960-м студенты заняли его в знак протеста против Договора о безопасности. Получить на руки книгу стоило времени и усилий: сия процедура требовала целой кучи проштампованных и скрепленных печатью разрешений. Только иностранным студентам, учившимся по обмену, было разрешено пользоваться библиотекой. Их было двое. Думаю, оба американцы. Только в Японии иностранцам предоставляются такие особые привилегии. Почему мы падаем ниц, как только перед глазами проплывает рожа с белой кожей?

Несколько занятий по юриспруденции я проспал — и после двух месяцев скуки, не известив об этом мать, записался на курс философии. Почему именно философии — сам не знаю. Возможно, как и многие в этом возрасте, хотел подобрать ключ к тайнам бытия. Во время войны отделение философии превратилось в гнездо фашизма. Вся эта идеологическая дребедень про «объединение Азии под благосклонным правлением нашего императора» расползалась именно оттуда. Наш универ даже открыл свое представительство в Маньчжурии — несомненно, лишь для того, чтобы внушать аборигенам идею о благословенности нашей идеальной императорской системы. А после войны, словно заглаживая вину за прежние оплошности, моя «альма матер» стала знаменита своим радикализмом, особенно в 1950-е, когда стала называться Красным замком.

Но когда я переехал туда, поражение 1960-х уже витало над нашим кампусом, как постоянное похмелье. Даже профессора с горечью говорили о Киси и других военных преступниках, которые так цинично разворотили конституцию, дабы удовлетворить своих американских хозяев. Студенты-старшекурсники, принимавшие участие в демонстрациях, напоминали солдат побежденной армии. Одни потеряли всякую надежду на перемены. Другие запутались в догматических битвах между фракциями. Диспуты о верности курса — на демократический ли социализм, анархо-синдикализм или на что-нибудь еще — бушевали между Революционно-коммунистической фракцией, Революционно-марксистской фракцией, Революционным марксистско-ленинским союзом и Центральным комитетом идей Мао Цзэдуна. Иногда эти диспуты заканчивались убийствами. Одного парня, с которым я был немного знаком, убили ночью, когда он возвращался домой. Просто размозжили голову свинцовой трубой.

Но эти политические баталии меня не интересовали. Я все еще был бунтарем без идеи. К мятежу 1960-х я опоздал, а демократический социализм или анархо-синдикализм меня не интересовали. Политика казалась бессмысленной. На стене моей спальни лет десять был написан лозунг: «Всемирная революция!» Попытки стереть эту надпись предпринимались неоднократно, однако она появлялась на том же месте снова и снова. Для меня этот лозунг имел какой-то антикварный оттенок — что-то из мудрости, затерянной в веках.

И тогда я влился в ряды театралов. Бесспорным лидером среди них был студент с детским личиком из бедного токийского пригорода. На самом деле его звали Тадаюки Ёсимура, но он взял себе новое имя — Тодзиро Окуни, которое своим вульгарным звучанием напоминало имена актеров кабуки еще тех времен, когда кабуки был всего лишь театром отверженных и проституток. В Окуни я сразу же обнаружил родственную душу. Как и Джеймс Дин, он был заражен духом восстания, но, как и меня, его просто бесили все эти фракционные склоки «организованного протеста». На его лице сильнее всего поражали глаза — горевшие страстью, всегда готовые либо расплакаться, либо вспыхнуть праведным гневом. Его пылкий темперамент наводил на мысль о том, что он, возможно, кореец. Было в нем что-то и от гангстера, и от поэта. В моем родном городишке никого, похожего на Окуни, я не встречал. Он стал моим первым настоящим другом. Как и я, Окуни потерял отца во время войны — его убили где-то на Филиппинах, кажется, как раз перед тем, как японцы сдались.

Моя страстная любовь к Токио забавляла Окуни. А я и правда ощущал себя так, будто попал на нескончаемое цирковое представление: кинотеатры, бары, кабаре, проститутки, лотки вокруг синтоистских храмов, рынки под железнодорожными путями, старые солдаты, играющие меланхолические баллады военного времени на станциях подземки… Денег у меня не было, но я смотрел в оба, впитывая все, что видел, как ребенок на ярмарочной площади. Кому он нужен, театр? Улицы были моим театром. Мы с Окуни бродили по всему городу от закоулков Асакусы, где он вырос, до дешевых баров в Синдзюку, где напивались и спорили о театре, кино и Жан Поле Сартре. Окуни с ума сходил от Сартра. «Ситуация! — орал он, и глаза его выкатывались и блестели, как черные гранитные камешки. — Вот в чем все дело! Заранее ничто не предопределено. Мы меняемся, реагируя на ситуацию…» Конечно же он всегда был одет в черный свитер. А когда на последнем курсе университета собрал свою театральную труппу, назвал ее Экзистенциальным театром.

Но теории Окуни, а точнее, теории Жан-Поля Сартра интересовали меня куда меньше, чем его бесконечные истории о том, как он рос на руинах Асакусы. Я никогда не видел разрушенных городов. Мой родной городишко располагался слишком далеко от тех мест, по которым наносились регулярные бомбовые удары, кроме разве что авиабазы, которую бомбили несколько раз. В разрушенной же столице было что-то чрезвычайно романтическое. В отдельных районах Токио еще оставались шрамы войны, но большая часть завалов была расчищена в преддверии Олимпийских игр 1964 года. Мы, японцы, походили на нервную домохозяйку, напуганную тем, что почтенные зарубежные гости могут заметить пылинку в гостиной. Окуни же глубоко тосковал по городу руин. Токио был фантастической площадкой для игр. Поскольку все было разрушено, открывалось просто бесконечное пространство для воображения. Окуни вспоминал, что из Асакусы можно было увидеть гору Фудзи. Рассказывал мне истории о людях, которых я даже примерно не мог вообразить: о проститутке-трансвестите, чьим домом был общественный туалет; о выжившем камикадзе, который стал танцором в кафешантане; о банде малолетних карманников, которую возглавлял буддийский священник.

1 ... 74 75 76 77 78 79 80 81 82 ... 100
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?