Сильные. Книга 2. Черное сердце - Генри Лайон Олди

— Извините, — мой взгляд Баранчай понял правильно. — Чем богаты, тем и рады. Уважаемые гости жрут, как не в себя!

Слышать такое от блестящего, изумительно вежливого Баранчая было по меньшей мере странно. Должно быть, у меня отвисла челюсть, поскольку Баранчай мигом поправился:

— Я хотел сказать: много кушают. Очень, очень много.

Сейчас он не был блестящим. Потускнел, пообтрепался. Шелушилась кожа на скверно заживших язвах. Движения замедлились, словно тайная болезнь высасывала из Баранчая остаток сил. Не знаю, что сказалось больше — последствия купания в паучьем колодце или нашествие буйных женихов — но вид Баранчая вызывал жалость. А может, паучий колодец и женихи — ерунда, пустяк. Может, дело в дяде Сарыне. Сколько же времени ты живешь Первым Человеком, дядя Сарын, если это шарахнуло не только по твоей жене, но и по твоему слуге?

— Вы ешьте, не стесняйтесь, — Баранчай сел, почти упал рядом со мной. Мои раздумья он счел добрым порывом души, запрещающим есть в присутствии человека, стоящего навытяжку. — Вы наверняка проголодались, уважаемый Юрюн Уолан. Как же славно, что вы вернулись!

— Ешь и ты, — я протянул ему ленту оленины.

Не споря, он взял мясо, но есть не стал. Оленину Баранчай отнес Нюргуну. Дождался, пока мой брат возьмет подношение, сунет в рот, начнет медленно жевать, вытер Нюргуну ниточку слюны, протянувшуюся на подбородок — и вернулся на крыльцо.

— Вы позволите?

— Молоко? Бери.

Треть плошки он выпил маленькими глотками, как горькое лекарство. Отставил плошку, вздохнул:

— Долго. Слишком долго.

— Что долго?

— Вас, уважаемый, долго не было. Мы уже и рукой махнули.

Я похолодел:

— Как долго?!

Из-за реки ползла гроза. Жирной, обрюзгшей тушей наваливалась на ранний вечер, подминала, пускала дурную кровь. Свора ветров сбивала сумерки в кучу. Пастушьи псы, ветра̀ налетали с разных сторон, кусали небо за ляжки, лаяли, визжали. Все время, которое мы пробыли в аласе, царила сушь и жара. Перед тем, как я вошел в дом дяди Сарына, облачко-одиночка закрыло солнце, и лучи, вырвавшиеся на свободу, ярко взблескивали на фоне золотистой мглы. В окно, слушая восхваления своих достоинств, я видел, как мгла за береговыми скалами рассеялась, открыв взгляду наковальни, сложенные из белесых растрепанных перьев — гряду дождевых облаков. Они клубились, ворочались, лезли друг на друга, как жеребцы на кобыл, и я догадался, что ждет нас ближе к ночи.

— Как долго? — повторил я. — Месяц? Год?

— Два года. Или три? Нет, все-таки два. Прошу прощения, уважаемый Юрюн. У меня целыми днями болит голова. Я теперь плохо считаю, сколько времени прошло. Знаю лишь, что много...

Если Баранчай сыплет «уважаемыми», он беспокоится. Чем больше уважения, тем больше беспокойства. По-моему, он в панике. А я? Я беспокоюсь?! Паникую?! Два года! Два, если не три... И все эти сволочные зимы и вёсны, от цветения лугов до ледохода, дядя Сарын ходит Первым Человеком? Да мне никогда не вернуть его назад! Дочь вернул, сына вернул, отца потерял...

— Досточтимый Сарын-тойон крепился, — Баранчай горой встал на защиту хозяина. Мои раздумья он ясно читал на моем лице. Впрочем, тут слуга был не одинок. — Вы не поверите, как он боролся с собой. Я боялся, что он сляжет с горячкой. Мы с досточтимой Сабией-хотун умоляли его потерпеть. Он терпел, да не дотерпел. Сорвался, повторил поступок уважаемого Кюна. Семейное сходство, как ни крути...

— Зайчик? При чем тут Зайчик?

— Вы разве не помните? Уважаемый Кюн громко кричал, созывал боотуров...

— Кюн вызывал их на бой!

— Какая разница? Уважаемый Кюн вызывал всех на бой, а откликнулся только уважаемый, ныне покойный Уот Усутаакы. Он ведь покойный, да?

— Покойный, — буркнул я. — Дальше!

Пошел дождь. Крупные капли ударили в бубен земли, взбили облачка пыли. Доом-эрэ-доом! Кислое молоко вскипело в плошке, покрылось нежно-белыми пузырями. Береста короба тихонько пела под ударами. Впрочем, дождь закончился быстрее, чем начался.

— Дальше, говорю!

— Досточтимый Сарын-тойон умеет кричать громче сына. Видите, сколько боотуров откликнулось на зов?

— Уважаемых?

— Разумеется. Тонг Дуурай, Буря Дохсун, Бэкийэ Суорун...

— Хватит!

— Вы совершенно правы. Как по мне, хватило бы и этих. Но, увы, они шли и ехали, день за днем. Сарын-тойон пообещал отдать дочь в жены тому, кто спасет ее. Вас он, извините, уже похоронил в сердце своем...

Баранчай искоса глянул на Нюргуна. Кажется, он тоже видел черную дыру, которая пульсировала в грудной клетке моего брата. Видел, огорчался, боялся, не хотел говорить об этом, и лишь теснее сдвигал брови на переносице.

— Первый боотур, — забывшись, Баранчай допил молоко. Раньше он умер бы, а не позволил себе осушить плошку, принесенную гостю, — сразу собрался в поход. Второй, явившийся следом, счел его недостойным. Они заспорили, начали мериться достоинствами, доказывать, кто лучше. Тогда прискакал третий боотур, и все началось заново. Четвертый, пятый... Каждый считал себя лучшим. Каждый полагал, что именно он — будущий спаситель дочери Сарын-тойона. Спаси уважаемую Туярыму Куо кто иной, и остальные сочли бы это оскорблением. Драться в присутствии досточтимого Сарын-тойона они опасались, изыскивая иные способы выяснения отношений. Поход откладывался, множились состязания. В свободное время...

— Знаю. Не забывай, я тоже боотур.

— О да! Я часто об этом забываю. Итак, о причине, созвавшей боотуров в наш алас, уважаемые гости подзабыли. Если я не в силах вспомнить, сколько времени прошло, то они...

Рявкнул гром. Над рекой повисла туча, дрогнула мощным темно-синим брюхом. В шкуре тучи кишели мелкие, ярко-красные молнии. В их отблесках скалы по берегу облились кровью: яркой на гребнях, темной во впадинах. Пыльные вихри гурьбой насели на скалы, терзая лиственницы, росшие поверху. Туча, набирая ход, двинулась вперед, и вихри кинулись вдогон, чтобы пропасть, сгинуть в бурлящей речной воде.

— Что они?!

— Рискну заявить, что утром они могли состязаться за право выступить в поход, а вечером — за право стать супругом уважаемой Туярымы Куо, как если бы она уже была спасена. Причины, уважаемый Юрюн, причины и следствия...

— Что причины? Что следствия?!

— Я плохо разбираюсь в теории, но помню, что время быстрей скорости света. Оно способно вмешиваться в события, изменяя степень их энергетичности. Вы понимаете, о чем я?

— Нет. Продолжай!

— Если энергоуровень причины резко падает, следствие остается высокоэнергетичным, но уже как следствие другой причины. Эта другая причина наращивает степень энергетичности в ущерб первой, вытесняет ее из памяти, а позже — из общей причинно-следственной связи. То же самое происходит со следствием, которое утратило энергетичность. Причина сохраняется, но вероятные следствия начинают борьбу за воплощение, и в итоге...