Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник) - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

– Я этого не вынесу, – прошептал он. – Прошу тебя, проверь мой пульс. Кажется, мне стало хуже. Ты захватила с собой термометр?

Некоторое время она молча держала его запястье.

– Все в порядке, Дуду. – Ее голос теперь был мягким, почти баюкающим. – Сядь. Будь мужчиной.

– Ладно.

Он, как ни в чем не бывало, положил ногу на ногу и резко повернулся к Бревурту.

– Ну, как там, в Нью-Йорке? Рынок сейчас на подъеме? – спросил он.

Но Бревурт был уже не в состоянии и дальше выдерживать эту абсурдную сцену. На него накатило воспоминание об одном ужасном часе, который он пережил три года назад. Он не позволит сделать из себя посмешище второй раз – его желваки решительно напряглись, когда он поднялся на ноги.

– Эмили, собирай вещи, – коротко сказал он. – Мы едем домой.

Эмили не пошевелилась; удивление на ее лице постепенно сменилось весельем. Оливия обняла ее за плечи:

– Пойдем, дорогая. Забудем про этот кошмар! А Бревурт добавил:

– Мы ждем!

Петрокобеско что-то быстро сказал человеку в плаще, тот подошел и схватил Бревурта за руку. Бревурт раздраженно стряхнул его руку, мужчина отступил и схватился за пояс.

– Нет! – повелительно воскликнула Эмили.

Их снова прервали. Дверь без стука открылась, два тучных человека в длинных плащах и цилиндрах ворвались в комнату и бросились к Петрокобеско. Они улыбались, похлопывали его по плечу, что-то тараторили на непонятном языке, и он тоже заулыбался и стал хлопать их по плечам, они стали целоваться; затем, повернувшись к Эмили, Петрокобеско заговорил с ней по-французски.

– Все в порядке, – возбужденно сказал он. – Не было даже дебатов. Я получу титул короля!

Глубоко вдохнув, Эмили откинулась на спинку стула, ее губы разжались, а на лице появилась непринужденная спокойная улыбка.

– Очень хорошо, Дуду. Я выйду за тебя замуж.

– Господи, какое счастье! – Он захлопал в ладоши и в экстазе уставился на обшарпанный потолок. – Какое потрясающее счастье! – Он упал на колени рядом с ней и поцеловал ее ладошку.

– Какие еще короли? – спросил Бревурт. – Он что… Он – король?

– Он король. Правда, Дуду? – Рука Эмили нежно гладила его давно не мытую голову, а Оливия заметила, что ее глаза заблестели.

– Я – твой муж, – едва не плача, воскликнул Дуду. – Самый счастливый человек на свете!

– До войны его дядя был принцем Чех-Ганза, – пояснила Эмили; в ее голосе слышалась музыка. – С тех пор тут была республика, но в крестьянской партии захотели перемен, и Дуду оказался ближайшим наследником. Но я бы не согласилась выйти за него, если бы он не настоял на титуле короля, а не принца!

Бревурт провел рукой по вспотевшему лбу:

– Ты хочешь сказать, что это – факт? Эмили кивнула:

– Парламент проголосовал сегодня утром. И если вы дадите нам на время ваш шикарный лимузин, сегодня же вечером мы устроим торжественный въезд в столицу.

IV

Два года спустя мистер и миссис Блэйр, а также двое их детей стояли на балконе номера лондонского отеля «Карлтон» – именно так управляющий отелем рекомендовал наблюдать за шествием королевских кортежей. Вдали, со Стрэнда, слышались фанфары, а сейчас, наконец, показалась цепочка малиновых мундиров первых всадников гвардии.

– Мамочка, – спросил мальчик, – а тетя Эмили – королева Англии?

– Нет, солнышко, она королева маленькой далекой страны, но когда она приезжает сюда, то передвигается с кортежем королевы.

– А-а-а…

– Благодаря магниевым месторождениям, – сухо добавил Бревурт.

– А она была принцессой до того, как стала королевой? – спросила девочка.

– Нет, милая, она сначала была американской девочкой, а затем стала королевой.

– А почему?

– Потому что все остальное казалось ей слишком мелким, – ответил отец. – Представь себе, однажды она чуть было не вышла замуж за меня! А что бы сделала ты – вышла за меня или стала королевой?

Девочка задумалась.

– Вышла бы за тебя, – ответила она вежливо, но неуверенно.

– Хватит, Бревурт, – сказала ее мать. – Вот они!

– Я их вижу! – воскликнул мальчик.

Уличная толпа с поклонами расступалась перед кавалькадой. Показались еще гвардейцы, отряд драгун, всадники эскорта, а затем у Оливии перехватило дыхание, и она вцепилась в перила балкона, увидев между двойной цепью лейб-гвардейцев пару неторопливо перемещавшихся огромных малиново-золотых карет. В первой находились царственные монархи, их костюмы сияли от обилия лент, крестов и звезд, а во второй ехали их царственные супруги, старая и юная. Зрелище было подернуто романтическим ореолом, всегда источаемым древней империей, владевшей половиной мира, ее парусниками и церемониями, ее пышностью и символами; и толпа чувствовала это, и негромкий ропот восхищения катился перед кортежем, превращаясь в громкое приветственное ликование. Обе дамы раскланивались направо и налево, и хотя мало кто знал, что это за вторая королева, заодно приветствовали и ее. Через некоторое время великолепная процессия миновала улицу под балконом и скрылась из вида.

Когда Оливия отвернулась от окна, в ее глазах показались слезы.

– Довольна ли она, Бревурт? Счастлива ли она с этим ужасным коротышкой?

– Ну, она ведь получила то, что хотела, правда? А это уже кое-что!

Оливия глубоко вздохнула.

– Она так прекрасна, – расплакалась она, – так прекрасна! Она всегда трогала меня до слез, даже когда я была от нее в ярости!

– Глупости, – сказал Бревурт.

– Да, наверное, – прошептала Оливия. Но ее сердце, окрыленное беспомощным обожанием, летело за кузиной еще полмили, прямо до ворот дворца.

Двое мужчин ехали в автомобиле вверх по склону холма; впереди сияло кроваво-красное солнце. Окружавшие дорогу хлопковые поля были голые и поблекшие, сосны стояли неподвижно – ветра не было совсем.

– Когда я трезвый, – говорил доктор, – то есть абсолютно трезвый, я вижу мир совсем не так, как ты. Я словно один мой приятель, у которого один глаз видел хорошо, а второй – плохо; он заказал очки, чтобы и второй глаз видел лучше. В результате он стал видеть солнце в форме эллипса, по дороге пройти не мог, потому что все время падал в кювет, – пришлось ему эти очки выбросить. Учитывая, что большую часть дня я провожу под полным наркозом, я теперь берусь только за ту работу, которую точно смогу выполнить в этом состоянии.

– Ну, да, – согласился его брат Джин, чувствуя себя неловко.

Доктор сейчас был слегка навеселе, и Джин никак не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы перейти к делу. Как и у большинства южан «из простых», он впитал с молоком матери глубоко сидевшую внутри него учтивость, характерную для всех жителей этого края вспыльчивых и страстных характеров; предмет разговора сменить было нельзя, пока не наступит хотя бы мгновение тишины, а Форрест все никак не умолкал.