Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - Петр Романов

Но еще важнее для России было запустить наконец в действие сам механизм народовластия, давший столь очевидные выгоды другим европейским странам. Пользоваться этим механизмом не умел тогда в России никто – ни верхи, ни низы. Для многих чиновников из числа высшей государственной элиты создание выборных органов, пусть даже на местном уровне, казалось делом куда более страшным, чем бунт. Бунтарей можно разогнать силой, а с законно избранной властью придется сосуществовать.

Однако самым неприятным для многих в верхах представлялось то, что, сказав сегодня «а», через какое-то время неизбежно придется говорить «б» – а это уже общенациональный парламент со всеми вытекающими отсюда для самодержавия последствиями. Поэтому неудивительно, что соблазн начать «европеизацию» России и в этом направлении сочетался у Александра II с тревожными опасениями.

Эти опасения и наложили отпечаток на реформу: земский дом получился без пола, потолка, зато с неимоверным количеством перегородок. Без пола, потому что реформа не затронула самого мелкого элемента административно-территориального деления тогдашней России, то есть волости. Здесь местного органа власти так и не появилось. Земство строилось начиная с уездного уровня, объединявшего ряд волостей, и кончая уровнем губернии, где сходились интересы нескольких уездов.

Строение многие годы простояло и без потолка, потому что власть не позволяла земству создать общероссийский представительный орган, который бы объединял и направлял все усилия земства. Нелепость подобной конструкции была очевидна для министра внутренних дел Петра Валуева, поэтому он предлагал, чтобы губернии все же выбирали своих представителей в высший орган. Хотя бы при Министерстве внутренних дел. Однако даже этот «полицейско-демократический» вариант не прошел: боялись, что земцы, помимо строительства дорог, школ и больниц, озаботятся строительством новой политической системы.

Этим же страхом был продиктован и совсем уж абсурдный запрет собираться на общие собрания земцам из соседних районов, чтобы решать пограничные вопросы. Между тем засуха, голод, эпидемии или колорадский жук границ не соблюдали. Чтобы обойти это запрещение, земское руководство ради дела часто шло на лукавство: под каким-нибудь невинным предлогом соседи съезжались на банкет или чьи-нибудь именины. Там и решались вопросы взаимодействия. Вся эта подпольная деятельность вполне благонамеренных граждан даже получила в те времена особое название – «банкетная кампания». Таким образом, земский дом, не имея потолка и пола, изобиловал неимоверным количеством ненужных перегородок, которые только осложняли жизнь его обитателям.

Единственное, в чем стоит отдать должное власти, так это в том, что она от начала и до конца не лгала земцам, а предельно четко излагала свои правила игры. Как-то в разговоре с одним из видных представителей земства министр Вячеслав Плеве заявил: «Пока вы будете заботиться о местных ваших делах, вы встретите с моей стороны всякую поддержку, но помните, если вы переступите эту демаркационную линию, вы увидите во мне не министра внутренних дел, а только шефа жандармов». Яснее не скажешь.

Земский дом представлял собой, конечно, странное архитектурное сооружение, но даже в таком виде, без фундамента и крыши, он сумел не только выстоять, доказав жизнеспособность народовластия, но и оказать стране огромные услуги. За очень короткий исторический срок в России сложилась своеобразная социальная группа – земская интеллигенция, она принесла земству заслуженную славу и помогла во многом модернизировать жизнь русского человека.

В отличие от радикалов, ненадолго «сбегавших в народ», земская интеллигенция не играла в просветительство, а была серьезно настроена на то, чтобы лечить, учить и строить. Именно земцы заложили основы российского здравоохранения, создали российскую статистику, ввели в России систему страхования, заложили основы всеобщего начального образования и так далее. До земской реформы в России практически не существовало сельских школ. В 1877 году их насчитывалось уже более десяти тысяч.

Любопытно, что само участие в местных выборных органах в значительной степени нивелировало различия между русскими либералами и консерваторами, работавшими в земских учреждениях. Когда речь заходила не о большой политике, а о конкретных делах, либералы и консерваторы (врачи, учителя, инженеры, агрономы) с одинаковым пылом возмущались косностью местных государственных чиновников и конфликтовали с губернаторами. Земцы были настроены на продолжение и углубление реформ, поэтому в конце концов и перешли через демаркационную линию, о которой говорил Плеве, вынужденно занявшись не только больницами и школами, но и политикой.

Довольно долго позиция земцев по отношению к самодержавию оставалась лояльной, а самым популярным в их среде был лозунг: «Народу – мнение, царю – власть» – пусть самодержец царствует, но он должен знать и учитывать мнение народа, а для этого нужна свобода слова и конституция.

Постепенно, однако, с нарастанием в стране хаоса и обострением конфликта власти с террористами земство все больше стало брать инициативу на себя.

В 1881 году, сразу же после убийства Александра II, земцы так сформулировали свои основные принципы: отрицание правительственного и революционного террора, децентрализация государственного управления, центральное народное представительство (парламент) и, как финальная точка, упразднение самодержавия.

Произошло именно то, чего так хотели и одновременно так боялись реформаторы, начиная земскую реформу. Народовластие в России, с одной стороны, способствовало модернизации и европеизации общества, а с другой – пришло в противоречие с самим самодержавием.

Роль земства в русской истории различные политические силы в России оценивали по-разному. Радикалы, Ленин, например, считали, что «…земство с самого начала было осуждено на то, чтобы быть пятым колесом в телеге русского государственного управления…»

Монархисты, будучи уже в эмиграции, не раз заявляли, что земство послужило трамплином для революции.

В свою очередь один из лидеров партии конституционных демократов Павел Милюков утверждал:

Наконец, философ Николай Бердяев резюмировал:

Пятьдесят лет спустя после начала реформы один из лидеров земства князь Георгий Львов в юбилейной речи, еще не подозревая, что скоро земство будет удушено большевиками и наступит жутковатое время «погружения во тьму количеств», с воодушевлением скажет: