Время золотое - Александр Проханов

Бекетов пришел на Октябрьскую площадь, откуда начинался «Марш миллионов». Нежное апрельское небо дышало целомудренной лазурью, асфальт был покрыт голубым влажным лаком, липы проснулись, и в голых рогатых кронах трепетал прозрачный туман. По Ленинскому проспекту летела, блистала, переливалась шелковистая лента. Из туннеля выплескивался на Садовую и мчался к Крымскому мосту шелестящий поток. Памятник Ленину, окруженный революционными солдатами и рабочими, был монументален и строг, но голубь, сидевший на голове вождя, нарушал воинственный пафос монумента.

Бекетов явился на площадь, когда начинала собираться толпа. Люди струйками сочились из выходов метро, всплывали из подземных переходов, вливались в просторную площадь, кружили у подножия памятника. Здесь было весело и суетно, как в дни праздника. Народ явился в предвкушении развлечений и забав. Царило то радостное волнение, которое связано с долгожданным теплом, стуком женских каблучков, нарядными шарфами, блеском взволнованных глаз.

Было много молодежи, дурашливых и смешливых студентов. Они забирались на постамент и фотографировались, а потом начинали шумно, беспричинно смеяться. Порхали стайки девушек, неуловимо похожих одеждой, прическами, худобой, составляющих особое племя, наполняющее банки, конторы корпораций, рекламные фирмы, коммерческие бюро и издательства. Явились ярко одетые, в модных куртках и бантах, с экзотическими прическами молодые люди – художники, стилисты, дизайнеры, модники ночных клубов, завсегдатаи «Комеди клаб».

Два мима с раскрашенными лицами играли невидимым мячом, подпрыгивали, пригибались, падали на землю, вылавливая из пустоты несуществующий предмет. Их окружали завороженные люди, водили глазами в пустоте.

Пожилой лысый саксофонист держал в руках серебряный инструмент, раздувал небритые щеки, целовал металлический мундштук, оглашая площадь печальными руладами, молодая женщина зачарованно слушала, и у нее, как у кенгуру, выглядывал из переносной сумки младенец.

Были истовые демократы с двадцатилетним стажем, истоптавшие не одну пару обуви в маршах и демонстрациях, с лицами, на которых держалось одинаковое выражение нетерпеливого раздражения, бурлящего негодования, тоскливой надежды на сокрушение несправедливого мира. Хромала, опираясь на палку, остроносая женщина в мятом берете, поношенном пальто. Ее заостренное лицо, колючее плечо, седые прядки и кривая клюка указывали на далекую, ей одной ведомую цель, к которой ее двигала яростная и упрямая воля. Другая женщина, в неряшливом пальто и старомодной шляпке, экзальтированно выкликала: «Свободу политическим заключенным!», раздавая листовки, где требовалось освободить арестованных танцовщиц из группы «Бешеные мартышки».

Но было много обычной интеллигентной московской публики, вполне обеспеченной, но с неутоленным чувством справедливости, которую во все времена попирает порочная, склонная к деспотизму власть.

Бекетов кружил в толпе, не находя в ней ни Шахеса, ни Мумакина, ни Лангустова. Не было Коростылева и Паолы Ягайло. Его план удался. Оскорбленные, ненавидящие друг друга оппозиционеры не явились на площадь, не привели своих сторонников, значительно ослабив ударную силу марша. Однако разрозненные группы националистов, коммунистов и либеральных активистов размахивали красными, имперскими и радужно-яркими флагами, под которыми перемещались группки сексуальных меньшинств. И уже гудели в разных углах площади мегафоны, призывая толпу формировать колонны. Становилось все больше репортеров, фотографов, телеоператоров, начинавших поиск сюжетов. Осторожно прокатило несколько полицейских машин, расплескивающих фиолетовые брызги.

Вдруг среди многолюдья, бесформенных скоплений и сгустков пробежала волна, повлекла толпу, словно потянули невидимый невод, улавливая людскую гущу. Все устремились в одну сторону. Туда же торопились телеоператоры. Туда же колыхнулись флаги. Туда же зашагал Бекетов, стиснутый возбужденной толпой. Там появился Градобоев. Охрана теснила людей, раздвигала толпу, прокладывала Градобоеву путь.

Градобоев был выше других. Возвышалась его непокрытая голова. Лицо показалось Бекетову огорченным и бледным. Глаза возбужденно блестели. Губы улыбались. Он ждал, когда его окружат журналисты, заблестят диктофоны, потянутся мохнатые, как пушечные банники, микрофоны, замерцают окуляры телекамер.

Журналисты брали у него интервью. Бекетов через головы улавливал обрывки фраз:

– Готовится грязная провокация… Выгодно пролитие крови… Пусть мировая общественность… Уроки Египта и Ливии…

Бекетов хотел угадать его душевное состояние. Следы нерешительности. Признаки травмы, полученной от измены соратников. Градобоев преодолел разочарование и растерянность. Был возбужден и решителен, исполнен дерзкой энергии. Бекетов чувствовал, что он не отказался от своего жестокого замысла. Марш состоится, столкновение с полицией неизбежно.

Он увидел Елену. Она появлялась и исчезала в толпе, словно качалась на волне. Ее лицо показалось Бекетову измученным и испуганным, и он испытал больную жалость, мгновенную вину, которая сменилась желанием поскорей к ней пробиться и выведать все, что она знает о Градобоеве.

Он протиснулся, окликнул ее. Она устремилась навстречу, и их сжало, стиснуло. Они стояли, прижавшись, среди гула толпы, рокота мегафонов, колыхания флагов.

– Мне страшно, – сказала Елена.

– Что Градобоев?

– Он был чем-то расстроен. Постоянно звонил по телефону. Сквернословил, хотя с ним это редко случается.

– Будь рядом со мной. Не теряйся.

– Мне снился лось и что мы стоим на поляне и из снега выглядывают краснобровые птицы.

– Старайся быть рядом.

Активисты выстраивали колонны. Люди подчинялись окрикам, увещеваниям, мегафонным командам. Передние ряды продвинулись по Якиманке к французскому посольству. Сзади огромно и слитно пучилась толпа. Градобоев стоял во главе, окруженный охраной. Сразу за ним выстроилась шеренга рослых молодцов в одинаковых темных куртках. У каждого на шее висел черный платок, который можно было натянуть на лицо. Бекетов угадывал в молодцах головной отряд, что первым вступит в бой с полицией, таранным ударом станет рассекать заслон.

– Первая колонна пошла! – гудел мегафон. – Вторая колонна пошла! – вторил ему другой. – Соблюдать интервалы! – рокотал третий.

Людская масса колыхнулась, словно облегченно вздохнула, и двинулась, расширяясь, занимая всю проезжую часть, с ровным шорохом тысяч ног. Бекетов и Елена шли рядом, уже не в тесноте, окруженные воодушевленными людьми, которых влекло в просторном желобе улицы. И в этом движении многотысячной толпы чудилась повелевающая безымянная воля, управлявшая могучей массой – активистами, покрикивающими в мегафон, знаменосцами с пестрыми флагами, и самим Градобоевым, который сдвинул с места толпу, толкнул ее, как камень с горы. И уже не управлял ею. Сам был во власти безымянной воли, подчинялся ее слепому господству.

Бекетов смотрел на Елену, на ее кожаную изящную куртку, отороченную мехом, на шелковый шарф, на пышные волосы, развеянные ветром. Ее лицо было бледным, истовым, словно она смирилась с судьбой, в которую ее вовлекала слепая воля. Обессиленная, ждала, когда судьба нанесет свой жестокий удар.