Демон Максвелла - Кен Кизи

— И готов биться об заклад, ты не догадаешься, какую, — говорит он с еще более экстравагантными интонациями, чем обычно. Я не отвечаю. — Они споют «Если бы ты была рядом», которую ты так любила.

— Ты помнишь это? — спрашиваю я. — С тех пор прошло уже двадцать лет.

— Скорее тридцать, — отвечает он. К тому же, говорит он, у них есть специальный автобус с кроватью, и они заедут за мной ровно в четыре. — Хватит вешать мне лапшу на уши. Сегодня у тебя праздник!

И тогда до меня начинает доходить. Его слушает кто-то еще, и он так усердствует не только для своей старенькой бабушки. Это не Бетси и не Бадди. Это кто-то другой.

— К тому же мы намереваемся оставить тебя на ночь. Так что собирай шмотки.

После того как мы вешаем трубки, я места себе не нахожу, пытаясь догадаться, кто же был с ним рядом. Я увеличиваю звук в телевизоре, но там уже показывают рекламу искусственных зубов на присосках: какая-то престарелая идиотка щелкает ими орехи. Поэтому я просто выключаю чертов ящик и подхожу к окну, за которым уличное движение становится все оживленнее. Тауэрс — самое высокое здание во всем Юджине, если не считать крохотного одноэтажного бетонного строения без окон и дверей на вершине Шулерской горы. Думаю, в нем находится какой-нибудь муниципальный передатчик. Оно уже стояло, когда мы впервые приехали сюда с Эмерсоном. Если не ошибаюсь, на новеньком седане 1935 года, купленном Эмерсоном на вырученные той весной от продажи люцерны деньги. Юджин тогда состоял из одной улицы, вдоль которой располагались магазины, зал суда и слесарная мастерская Квакенбуша. Теперь он разросся во всех направлениях, как какая-нибудь игра в монополию, вышедшая из-под контроля. Единственное, что осталось от того времени, это одно бетонное строение, и я до сих пор не знаю, что в нем находится.

Я беру с подоконника полевой бинокль Эмерсона и вынимаю его из футляра. Вообще-то Эмери не служил в армии: когда ему не позволили стать капелланом, он стал ярым противником службы. Он выиграл этот бинокль в бинго. Я люблю рассматривать через него пассажиров, прибывающих по вечерам в понедельник, однако в пятницу днем смотреть особенно не на что. Разве что на новую дорожную развязку, Господи, и зачем я только согласилась! У меня до сих пор колотится сердце от его слов. Я поворачиваю бинокль другой стороной и некоторое время смотрю в него так, пытаясь унять сердцебиение (нет, это были не Бетси и не Бадди, и не кто-либо из его обычной компании), и тут вдруг замечаю, что, откуда ни возьмись, за моей спиной оказывается мисс Лон, уже пристроившаяся к моим леденцам.

— Миссис Уиттиер...

От неожиданности я подпрыгиваю как лягушка, пугаясь в основном ее налитых кровью глаз. Цвета розового вина. Иногда, по ее собственным словам, она еще до ланча успевает выпить кварту... «...Неужели вы не видите, что опять смотрите не с той стороны?» Переминаясь с ноги на ногу и дыша таким перегаром, что у ежа бы колючки выпали, она принимается ворковать:

— Я слышала, как у вас вдруг отключился телевизор, и забеспокоилась — не случилось ли чего...

Одета она соответственно своему предположению — кое-как. Я точно знаю, что когда она слышит звук спускаемой воды или звон какого-нибудь моего пузырька, она тут же проскальзывает в ванную, проверяя, не оставила ли я открытой свою аптечку. Наши ванные примыкают друг к другу, и в ее аптечке есть крохотная щель, ведущая к моей аптечке, так что если она не поостережется, дело кончится тем, что я возьму пилку для ногтей и лишу ее одного из налитых кровью глаз. Шучу. На самом деле мы старые знакомые. Приятельницы. Старая дева и вдова — одного поля ягоды. И я говорю, что выключила телевизор, так как говорила по телефону.

— Да, кажется, я слышала звонок и подумала, не Библейский ли это Боб снова предлагает деньги.

Он позвонил мне однажды и спросил, кто сказал: «Скорбь моя горше моих слез». Я вспомнила, что это Иов, так как из всей Библии это была единственная книга, которую нам вслух читал дядюшка Диккер (он утверждал, что она поможет мне примириться с моими шрамами, но я-то думаю, он делал это, чтобы унять свою постоянно болевшую грыжу). Дав правильный ответ, я выиграла сорок долларов и медную фигурку мадонны, чего мисс Лон никак не могла пережить. Если я была в ванной или дремала, она после первого же звонка бросалась ко мне в надежде на то, что это может быть новый опрос, и успевала ответить на третий звонок. Поэтому она считает меня счастливицей. Иногда она просто приходит и ждет, когда зазвонит телефон. Она божится на чем свет стоит, что у меня проблемы со слухом: она всегда стучится, прежде чем войти, а я отвечаю: наверное, резиновой колотушкой.

— Нет, это был не Библейский Боб, — заверяю ее я, — это был мой внук.

— Тот, знаменитый?

Я киваю и убираю бинокль в футляр.

— Он приезжает сегодня на специальном автобусе, чтобы забрать свою бабку на торжественную вечеринку, которую они устраивают в честь ее дня рождения. — Признаюсь, что переборщила, но она может довести до ручки кого угодно. — Вероятно, меня не будет весь вечер, — добавляю я.

— А как же служба преподобного Пола? И пончики? И «Сумеречное трио»? Миссис Уиттиер, вы сошли с ума.

Я сообщаю ей, что в мою честь будет отслужена другая служба и вместо непропеченных пончиков я буду угощаться именинным пирогом. И лишь сообщить ей о «Поющих Брассах» у меня не хватает духу. Глаза ее и так уже начинают зеленеть, переключившись с красного, как светофор на перекрестке. Она уже полтора года живет у меня за стенкой, и единственными ее посетителями были Свидетели Иеговы.

— Да, — отвечаю я, — мисс Лон, я сошла с ума, но прежде, чем впасть в безумие, я хочу как следует напиться «Сардо». — А за сим прошу у нее прощения и, не говоря больше ни слова, удаляюсь в ванную.

Я испытываю симпатию к мисс Лон. Мы долго ходили с ней в одну церковь и отлично ладили друг с другом, разве что она всегда слишком воображала. Думаю, это связано с тем, что она происходит из очень старой и известной в Орегоне семьи — владельцев компании «Песок и гравий». Только после начала городской перестройки, заставившей ее перебраться в Тауэрс, я поняла, насколько она одинока. И завистлива. Она не выносит, когда люди оказывают мне внимание. Говорит, все так ко мне относятся, что можно подумать, я единственная живу в этом доме. А я каждый раз отвечаю: «Ну и что? Просто я нравлюсь людям». «Нет, это я должна им нравиться, — говорит она, — потому что я никогда не сделала им ничего плохого». Я говорю: «Просто я стараюсь быть ко всем доброй». «Да уж, — отвечает она, — добренькой, и вам наплевать, хорошие они или плохие; а мне не нужна дружба такой ценой». На самом деле я человек достаточно прямолинейный, но тут я говорю: «Если хочешь с кем-нибудь дружить, проще любить своего соседа, чем все время судить его. К тому же я никогда в своей жизни не встречала по-настоящему дурных людей». «Наверняка бы встретили, если бы знали жизнь так же хорошо, как я, — заявляет она, — в один прекрасный день что-нибудь происходит, и ты понимаешь, что некоторые — просто чудовища! Ну, мы еще посмотрим, к чему приведет ваша любвеобильность», — добавляет она.