Отрок. Бешеный Лис - Евгений Красницкий

— За что, деда?

— За людей, Михайла, за людей. Ты думаешь, я сотней командую? Ратным повелеваю или воеводством теперь? Я людьми командую! А каждый человек…

— …это целая вселенная.

— Как?

— Каждый человек — это целый мир, и другого такого же нет.

— Да! Ты сегодня двух человек понял, судьбу их определил и на себя ответственность взял. Иной за всю жизнь этому научиться не может.

— Трех, — поправил Мишка.

— Что «трех»? — не понял дед.

— Завтра к тебе придет Первак — Листвянин старший сын. Будет просить крестить его с братьями и взять в воинское учение.

— Когда ж ты успел?

— А пока вы с Ильей к ужину готовились, а потом еще после ужина собирались вдвоем идти остров Рюген[6] от латинян освобождать.

— Рюген? — дед задумчиво поскреб в бороде: воспоминания о концовке торжественного ужина, кажется, были смутными, если вообще были.

— Ага, — злорадно добавил Мишка. — И даже пошли, но в разные стороны. Ты — в оружейную кладовую, а Илья в нужник. Там и уснули.

— Кхе! Я тебе велел уняться со своими шуточками.

— Прости, деда. А вот насчет людей для Данилы…

Дверь снова отворилась.

— Да что ж такое-то? Едрена…

В горницу впорхнула Елька и, бесстрашно просеменив к деду, полезла к нему на колени. Младшую внучку дед любил, баловал, с удовольствием держал ее на коленях и вообще относился к ней необъективно и непедагогично. Мать как-то обмолвилась, что Елька очень напоминает деду его покойную дочь Аглаю.

Елька, разумеется, совершенно бессовестно пользовалась дедовым расположением и буквально вила из него веревки, иногда, впрочем, совершенно неожиданно для себя напарываясь на дедову строгость и всякий раз обливаясь по этому поводу горькими слезами. Сейчас, по всей видимости, затаившиеся за дверью женщины решили использовать Ельку как последнее средство для смягчения дедова гнева, которого на самом деле и не было в помине. Но они-то об этом не знали!

— Елюшка.

Дед помог младшей внучке устроиться, та тут же обхватила его руками и зарылась носом в бороду.

— Деда, я тебя люблю.

Дед погладил внучку по головке, мгновенно утратил строгий вид, как-то помягчел лицом и телом и вдруг постарел.

— И я тебя люблю, красавица моя. Ты чего это сюда забрела?

— Деда, не сердись на Мишаню, он хороший.

— Ну, бабы!

Дед зыркнул на дверь, но по ту сторону стояла мертвая тишина.

— Пусть сидит, деда, она нам не помешает.

— Кхе… Так что ты там про Данилу?

— Пусть обучает пешее ополчение из холопов. У князей пехота есть, пусть будет и у воеводы. Учить можно зимой, когда работы в поле нет, а призывать в строй всех годных мужчин. Поучит и заодно подберет себе десяток наиболее способных к ратному делу.

— Десяток из холопов?

— Но ведь не в сотне же, а в личной дружине господина воеводы. А что из холопов, так твои холопы, что хочешь, то и делаешь.

— Кхе… Данилу невзлюбили после той переправы… — Дед задумался, машинально поглаживая Ельку по русой головке. — А так и при деле, и вроде бы… Только мы же конники, как там пехоту учить?

— Разберется, не дурак, — уверенно заявил Мишка. — Доспех для пехоты — стеганка на конском волосе — ненамного хуже кольчуги. Шлемы — тут придется поработать и потратиться. Справимся, наверно?

— Подумаем. Лавруху озадачу.

— Оружие: рогатины, топоры и… И самострелы.

— Самострелы? — Дед сразу же подобрался, утратив ласковую расслабленность. — А ну как на нас повернут?

— Во-первых, против наших конных лучников они никто и звать никак. Перещелкаем, как курей. Во-вторых, на руки не отдавать, а только для учебы и в…

— Мишаня, а ты мне еще одну куколку сделаешь? — подала, совершенно не к месту, голос Елька. — А то Матрене скучно одной!

— Кхе!.. Ой, деда… — Мишка прихлопнул рот ладонью, но было поздно.

— Ты кого передразниваешь, сопляк!

— Деда, прости, это я от неожи…

— Деда, не ругай Мишаню, он хороший, он мне куколку…

— О Господи! — дед возвел очи горе.

«Сумасшедший дом, во бабы психотропное оружие нам заслали!»

— Вон отсюда!

Дед спихнул Ельку с колен.

— А-а-а! Мама-а-а!

— Вон с глаз моих! Оба!!!

— А-а-а! Мама-а-а!

Мишка взгромоздился на костыли, двинулся к валяющемуся у двери сапогу. Правый костыль, которым он лупил Петьку, вдруг с хрустом подломился, и Мишка полетел на пол, больно приложившись лбом о дверное полотно. Снаружи кто-то ломанулся в горницу и еще раз треснул Мишку дверью по лбу.

«Все! Перебор, блин! Лучше уж при дерьмократах».

Начало апреля 1125 года. Нинеина весь

Дорога в Нинеину весь, узкая и извилистая, шла среди высоченных деревьев, и весеннее солнышко сюда почти не заглядывало, поэтому снег, посеревший и ноздреватый, не был покрыт настом, таким опасным для лошадиных ног. Ночью немного подморозило, и Рыжуха легко тащила сани, с шипением перетирающие полозьями многократно подтаявшие и подмерзшие кристаллики льда.

Так уж сложилось, что из всей тягловой скотины, имевшейся на подворье сотника Корнея, именно Рыжуха закрепилась за Мишкой в качестве персонального транспортного средства. Мишка не возражал, ему нравилась поразительная универсальность Рыжухи. Та одинаково послушно и умело ходила и под седлом, и в упряжке, и даже участвовала в цирковых представлениях.

Не меньше универсальности импонировал Мишке и характер кобылы, воспринимавшей все перипетии судьбы с истинно философской невозмутимостью. Казалось, ей абсолютно безразлично: нести на спине жонглирующего горящими факелами циркача или волочь из лесу воз с дровами.

Только два обстоятельства могли вывести Рыжуху из созерцательно-пофигистского состояния. Первым был покойный Чиф, успешно умевший возбудить в любой скотине и жеребячью резвость, и военную дисциплинированность, и панический ужас — смотря что требовалось по ходу дела.

Вторым обстоятельством был прием пищи. По отношению к этому процессу Рыжуха вполне могла бы войти полноправным членом в клуб самых взыскательных гурманов, придирчиво оценивающих не только качество ресторанной кухни, но и сервировку, репертуар оркестра, оформление зала, даже степень благообразности швейцара и шкафоподобия секьюрити.