Американский голиаф - Харви Джейкобс

– Я никогда не смеюсь над чужими заботами.

– Смейтесь, если угодно. Хоть до упаду. Только потом, пожалуйста. А пока сделайте милость.

– Если только могу служить…

– Если кто-то сможет, то один лишь вы. И я не стану обижать вас просьбами сохранять благоразумие.

– Надеюсь, этого никогда не понадобится, – сказал Пинкертон. – Кто у нас покровитель благоразумия, как не я?

– Мне нелегко говорить, – признался Вандербильт.

– Я весь внимание.

– Алан, – произнес старик, громоподобно чихнув, – дело касается исполина.

– Какого еще исполина? – переспросил Пинкертон, наклоняясь поближе.

– Чертовски жаль Джона Рёблинга,[87]– сказал Джей Гулд Чурбе Ньюэллу. – Представь: ждать тринадцать лет, когда этот мост оторвется от земли, и расплющить ногу между паромом и пристанью.

– Можно жить и с одной ногой, – ответил Чурба. – Если чего две штуки, то одна всегда про запас. Вот когда всего одна, а после ничего не остается, тогда-то я скажу: не повезло.

– Джон умер от столбняка. Упокой Господи его душу.

– Жалко. Тринадцать лет до моста? Чего там, я ждал двадцать, чтоб собрать со своей земли хороший урожай кукурузы. До сих пор жду, да только теперь я человек состоятельный, и пошло оно к черту. За неделю мой исполин приносит больше, чем все кукурузные початки и мешки с пшеницей, которые я напродавал за свою жизнь.

– Счастливый ты человек, Уильям.

– Зови меня Чурбой.

– Нет, Уильям тебе больше подходит. А ты зови меня Джей.

Двое мужчин прогуливались по Парк-роу; они прошли мимо ущелья, где будет закреплен Бруклинский мост, и направились к пирсам Саут-стрит.

– Джей так Джей.

Чурба был горд таким приятельством. Его долговязый друг, с крысиными глазками-бусинками и поповским голосом, числился среди первых граждан Манхэттена, звался героем Уолл-стрита, да и вообще был большой шишкой.

– Посмотри, что творится на бруклинской стороне, – сказал Гулд. – Там уже выстроили башню из гранита и известняка. Перед нами величайшее инженерное сооружение со времен каналов через Эри и Суэц. Все умоляют молодого Вашингтона, сына Джона, завершить миссию своего отца, и клянусь, он это сделает.

– Ты, должно быть, их всех вживую знаешь, – проговорил Чурба.

– Где ж человеку быть, как не в гуще событий?

– Ну например, рядом с тобой, Джей.

– Не принижай себя, Уильям. Твоя звезда только восходит.

Напрямую от Барнума Гулд узнал, что два каменных исполина уже заработали триста тысяч, а когда дело дойдет до Битвы гигантов, легко удвоят эту сумму. Делая скидку на любовь Барнума к фискальным гиперболам и будучи уверен, что старик ни за что не разделит честно эту кастрюлю, Гулд все же рассудил, что даже с тем, что останется, богатенький Чурба Ньюэлл вполне созрел и готов приносить плоды. Когда фермер заговорил о Бруклинском мосте, Гулд увидел в небе стальную радугу.

– Я очень рассчитываю на Вашингтона Рёблинга,[88]– сказал Гулд. – Моя жизнь в руках тридцатидвухлетнего мальчишки, который, будем надеяться, унаследовал гений своего отца.

– Как это?

– Только между нами, Уильям, мне удалось собрать синдикат инвесторов, чтобы финансировать этот мост совместно с правительством. В обмен нам гарантировали половину платы, взимаемой с каждой кареты, повозки или просто недотепы, пожелавшего проехаться отсюда туда или оттуда сюда.

– Думаешь, кто-то рискнет? Не знаю, стал ли бы я так уж сильно доверять такому длинному мосту. Неохота, чтоб потом меня вытаскивали удочкой из этой вонючей речки.

– Они рискнут. Не сотни и не тысячи. Миллионы И каждый выложит свою монету.

– Хорошо бы так, Джей, желаю удачи.

– Там есть место для еще одного инвестора, – сказал Гулд. – Скрепя сердце я пообещал взять в долю Барнума, но как можно доверять такому ренегату? Нужен человек почестнее. Надежный друг. Скажем, к примеру, Уильям Ньюэлл.

– Я? Господи, я ужасно тронут, Джей, что ты обо мне так думаешь.

– Честно говоря, мне импонирует твой стиль. Я вижу в тебе скромного человека, который уважает состояние и готов воспользоваться всеми его преимуществами. Взгляни на этот документ. – Гулд достал из-под пальто свиток.

– Ну красота! – воскликнул Чурба. – Написано-то по-церковному. Да еще мост в золотой печати. «Пятьсот паев». В жизни не видал такой бумаги.

– Смотри лучше.

Приглядевшись, Чурба увидел собственное имя, выведенное готическим шрифтом.

– Тут мое имя прям на латыни.

– Я позволил себе некоторую вольность, – сказал Гулд. – Слушай меня внимательно, ибо говорю только один раз. Этот сертификат стоит целого королевства, такой случай выпадает раз в жизни. Хватай и не выпускай. Он твой, если ты захочешь.

– Значит, Чурба Ньюэлл из Кардиффа может под конец жизни загрести себе в Нью-Йорке ломоть Бруклинского моста?

– Именно, если поторопишься. Члены моего синдиката настаивают, и очень серьезно, чтобы я больше никого не брал в это дело. Любой из них с радостью увеличил бы свою долю, но мы постановили, что все должны получить поровну. Слишком много власти в одних руках нарушит порядок.

– Понимаю, о чем ты, Джей. Да только мост для меня – многовато. Деньги-то в банке есть, да не хватит, чтоб играть в твоей лиге.

– Для чего нам друзья, Уильям? Я принял бы тебя с радостью за сто тысяч наличными и, скажем, семьдесят пять процентов Голиафа. И между прочим, ссудил бы разницу. До половины миллиона, без процентов.

– Три четверти Голиафа. От шеи и до низу, выходит. Знаешь, что я скажу: по мне, так хорошая сделка, партнеру моему, кузену Джорджу Халлу, тоже подошло бы. И думать нечего, Джорджу всяко понравится заиметь Бруклинский мост. Так и вижу: сидим мы с ним, в одной руке сигара, в другой – пиво, и считаем все эти кареты, повозки и недотеп, что взад-вперед шастают.

– Значит, решено?

– Боюсь, нет, – сказал Чурба. – Голуби, понимаешь? Маленькие такие птенчики, с мой кулак.

– Я знаю, какими бывают птенцы, – оборвал Гулд.

– Ну точно, Джей. С чего б тебе не знать? Так вышло, что в Новый год, когда мы все познакомились, Джим Фиск предложил мне такое, что я и отказать не смог.