Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– А что, я кричал, Полина Петровна? А? – улыбнулся Павел.

– Ты кричал вновь, как спорил с кем, что меня ждет, что меня ждет… ну и все там прочее. Как всегда. Я вот за месяц твоего тут пребывания выучила твои сны. Опять с каким-то мужиком ссорился? Что за мужик-то, Клюфт? А? Кто такой? – санитарка улыбнулась.

– Да знакомый, тетя Поля. Знакомый…

– Ой-ой, знакомый! Не отстает он от тебя! Не отстает! И это плохо! Видать, нагрешил ты, Паша-то, в жизни, хотя везет вот тебе, такая рана! Мало кто выживает, а ты вон выжил… – санитарка тяжело вздохнула и направилась к двери.

Клюфт с улыбкой посмотрел ей вслед.

Да, ему везет! Везет! Тогда… на допросе у Полякова, он был на миллиметр от смерти. Еще бы чуть-чуть – и пуля пробила сердце. А так, навылет возле ребра. И все. Легкое заштопали. Крови, правда, много потерял. Да и без сознания неделю провалялся. Однопалатники, кто видел, как принесли Павла с того рокового допроса от Полякова, говорят, что тюремщики хотели его списать, так сказать, «объявить мертвым». Комиссия пришла. Павлу лицо даже тряпкой, как покойнику, прикрыли. Один из врачей наклонился, посмотрел на Клюфта и отпрянул. Живого хоронить придется! Но надежды мало было. Сначала никто шибко-то и не суетился возле Павла. А через два дня и вовсе уколы перестали ставить. Что лекарства тратить?! Все равно покойник! А тут живым не хватает! Но нет! В морг не везли: сердце-то бьется и бьется. И останавливаться не хочет. Словно назло. Врачи ходили каждое утро и цокали языком, мол, такого случая и не припомнят! А потом, потом вдруг на поправку пошел. Сам! Как в сказке! Утром глаза открыл и заговорил. Санитарки прикармливать начали. Тетя Поля больше всех и суетилась. Ворчала, но суетилась. Да и еще одна, Леночка, молоденькая девушка, от Павла не отходила. Но Клюфт этого не помнит. В бреду был. Ему лишь рассказывали это. Как доктор уколы выписал, пожалел. И пошло-поехало. Выжил, выжил ведь. Выжил!

«Нет, значит, правда, я нужен Богу? А? Раз уж он не прибрал меня к себе. Значит, зачем-то я ему нужен? Если он есть? А? Не все так мрачно?» – весело думал Клюфт.

Лежать в тюремной больнице – все равно, что отдыхать в санатории на воле. Некая, пусть малая, но свобода! Во-первых, можно лежать весь день на кровати. Во-вторых, кормят более-менее сытно. Хоть изредка в супе плавает маленький кусочек мяса, а рыба на второе иногда отдает настоящим вкусом. Да и лекарства. Витамины. Ставят аскорбинку. А они ведь так полезны! Перевязки. Да и персонал больницы более-менее человечный. Конечно, охрана тут все та же, конвоирам палец в рот не клади. Но вот врачи и медсестры как-то по-доброму относятся. И понятно, некоторые из них сами заключенные. Сами приговоренные к срокам, но по счастливой случайности оставлены работать тут, при тюрьме, а не гнить на лесоповале в сибирской тайге! И уж эти-то люди знают, что такое свобода и что такое быть больным в тюрьме! Хотя, конечно не все. Не все! Кто-то специально хочет выслужиться перед тюремным начальством и грубит. Кто-то делает вид, что грубый, но все равно мало дает повода пообщаться с ним на равных. Но все же. Все же больничная тюрьма – это уже не совсем тюрьма.

В камере-палате стояло пять коек. Никаких нар и второго яруса. Белые простыни. И чистота. «Парашу» выносят другие зэки – «шныри» или те, кто поздоровее из больных. Даже изредка на прогулку выпускают, если ты не двигаешься, не ходячий, так сказать, но если не хочешь гулять, не заставляют. Добровольное, так сказать, дело! Клюфту вообще повезло: лежи себе целый день. Даже можешь папироской пыхнуть, если конвой не заметит. Ну, а если даже и заметит, в карцер не отправят. Каждое утро обход. Врачи смотрят и решают дальше твою судьбу. И больные стараются как можно «немощнее и беспомощнее» выглядеть. Ведь кому охота назад, в камеру. Да и суд никого не торопит вернуться в статус обычного заключенного. Еще один плюс тюремной больницы – никаких допросов. Павел за месяц уже и забыл, что это такое. Эти воспоминания для него были как страшный сон: то общение сначала с молодым следователем Маленьким, затем с его начальником Поляковым. Хотя крики Ольги Петровны он, как ему казалось, запомнил на всю жизнь! Тут, в лазарете, за месяц к Павлу с допросом только два раза приходили, спрашивали: как, мол, так случилось, что Поляков в него стрелял? И все. Павел рассказывал все. А молодой сотрудник в лейтенантской форме тщательно записывал его показания в протокол.

Наказали или нет Полякова за тот выстрел в сердце Клюфта, никто не знал. Да и как узнаешь? Да и за что наказывать? За какого-то «потенциального врага народа»? За «нечеловека», который кинулся с кулаками? За «шпиона и провокатора»? Нет, Павел даже не надеялся, что Полякова накажут, более того, не хотел этого! Ведь ничего хорошего от этого потом не будет. Поляков обозлится и найдет способ, как отомстить. Нет, уж… придет время, Павел накажет его сам. Придет время, а пока, пока нужно болеть, болеть как можно дольше. И терпеть. Терпеть, сжав зубы!

Верочка! Вера, милая, как же Павел скучал по ней! Вера, она ему снилась, так же часто, как и загадочный богослов. Правда, поговорить с любимой девушкой во сне не получалось. Щукина лишь молчала и улыбалась. Павел бежал к ней! Бежал по полю, по траве! Он бежал, светило солнце. Но Верочка почему-то удалялась и молчала… молчала. Такой странный сон, один и тот же. Менялась лишь погода и обстановка. То шел дождь в горах, то был туман в зимнем лесу. И лишь однажды Вера сказала. Она сказала всего лишь одну фразу: «Павел, ты должен выжить. Твой ребенок этого ждет!»

В камере с Павлом лежали еще четверо больных. Совсем старый инженер с местного мукомольного завода Евгений Николаевич Спиранский, у него на допросе сломали ногу. Старик ходить не мог. Вот и отправили его в лазарет помирать, потому, как кости в его возрасте вряд ли бы срослись. Инженера обвиняли в подрывной антисоветской деятельности. Он был потомственным дворянином, и потому новой власти все было ясно с будущим старика. Рядом с инженером занимал койку суровый и молчаливый железнодорожник Федор Попов. У него была тоже сломана нога. Он попал в аварию на железной дороге, его паровоз слетел с рельсов под откос. В вагонах, к несчастью, везли какой-то важный груз. Вот и обвинили машиниста в «диверсии и саботаже». Так и привезли с аварии, всего в крови, прямо в тюрьму. Нога оказалась сломана в трех местах и долго не заживала. А Федор и не торопился, понимая, что теперь ему все объяснить следователю будет очень трудно. Как и кто допустил, что поезд-то с секретным грузом под откос полетел…

У двери стояла койка самого загадочного обитателя этой тюремной палаты. Звали мужчину Борис Николаевич. Какая была у него фамилия – неизвестно. Потому как этого самого Бориса Николаевича даже конвоиры звали только по имени отчеству. Утром этот странный узник поднимался, заправлял постель и уходил вместе с тюремщиком. А возвращался лишь после отбоя, когда все спали. Что болело у этого Бориса Николаевича, и с каким диагнозом он лежал в тюремном лазарете, никто не знал. На вид таинственный сосед был совсем здоров, мужчина лет сорока пяти, с волевым лицом, шрамом на правой щеке, узкими усиками и черными как смоль волосами. Серые глаза и тонкий благородный нос с блестящей и холеной кожей. В общем, Борис Николаевич никак не походил на больного арестанта.