Жестокий континент - Кит Лоу

Однако убийцам и их жертвам было не до таких тонкостей. Все жертвы подчеркивают, что их выбирали, ибо они были хорватами, это неудивительно, учитывая яростно националистические взгляды самих жертв. Однако даже источники коммунистов признают, что этническая принадлежность стала решающим фактором в неофициальном разгуле насилия после войны. В июле 1945 г. югославская разведывательная служба в Хорватии сообщила, что «шовинистическая ненависть» так «разгорелась между сербскими и хорватскими деревнями, что они чуть ли не воюют друг с другом». После войны сообщения об убийствах и насилии по чисто этническим причинам стали обычным явлением, особенно со стороны сербских националистов, которые по возвращении в свои села начали вымещать свои предрассудки на соседях – хорватах и боснийцах. «Почему вы не убьете всех хорватов? Чего вы ждете?» – возможный вопрос вернувшихся с войны сербов в адрес своих земляков-селян в Бане после войны.

ЮГОСЛАВИЯ КАК СИМВОЛ НАСИЛИЯ ВО ВСЕЙ ЕВРОПЕ

Убийства разной степени масштабности создали общий образ Югославии, места, где царит исключительная жестокость. Это впечатление укрепила беспощадная гражданская война 1990-х гг. Термин «балканское насилие» используется по всей Европе для обозначения особенно свирепой кровожадности, в поддержку этой гипотезы регулярно ссылаются на различные эпизоды из истории.

Статистические данные, относящиеся к послевоенной Югославии, хуже, чем в любой другой стране. Около 70 тысяч солдат коллаборационистов и гражданских лиц были убиты партизанами после войны: по сравнению с населением в целом это более чем в десять раз больше, чем в Италии, и в двадцать раз больше, чем во Франции. На первый взгляд эпизоды послевоенного периода поддерживают стереотип о жестокости югославов. Душан Вукович, пришедший к партизанам в нежном одиннадцатилетнем возрасте, утверждает, что видел, как с одного из усташей заживо содрали кожу и повесили на дереве на его же коже. «Своими собственными глазами я видел, как партизаны отрезали носы и уши и выкалывали глаза. На теле пленников вырезали разные символы, особенно когда полагали, что к ним в руки попали сотрудники гестапо». Другие свидетели рассказывают о повседневном садизме: охранники медленно убивали своих жертв ножами, ездили на них верхом или связывали вместе мужчин и женщин и бросали их в реку, чтобы посмотреть, как те будут тонуть.

Цифры в сторону – насилие, происходившее в Югославии в конце войны, не более жестокое, чем в других странах. Напротив, темы, актуальные для этого региона, существовали во всей Европе. Нет никакой разницы между случаями, приведенными выше, и рассказами о сотрудниках французской милиции, которые в годы оккупации арестовывали бойцов Сопротивления, «выбивали им глаза, вставляли вместо них жуков и зашивали глазницы». Толпы чехов вырезали нацистские символы на теле эсэсовцев, попадавших к ним в руки, бельгийские подпольщики могли запросто сжечь коллаборационистов живьем. Поэтому, несмотря на стереотипы, жестокость, царившая в этой несчастной части Балкан, не единственная в своем роде, скорее символ дегуманизации на всем континенте.

Размах этнического насилия не ставит Югославию особняком. Такого этнического напряжения, возможно, не существовало на большей части Западной Европы, но оно стало неотъемлемой частью войны и ее последствий в Чехословакии, Польше и Украине. Возникали также многочисленные более мелкие региональные конфликты, затрагивавшие национальные меньшинства по всему континенту; некоторые, несмотря на местный масштаб, столь же ожесточенные.

Как и на остальной территории Европы, насилием в Югославии в основном двигало простое желание отомстить. Разлады, вызванные войной, намеренно скрывались за удобными мифами по окончании войны. Послевоенные нарушения закона и порядка в Югославии ничем не отличались от их нарушений в других сильно пострадавших от войны регионах континента. Недоверие к новым полицейским, которых люди боялись, «потому что это шайка разбойников», похожи на страхи, которые испытывали поляки, румыны, венгры, австрийцы и восточные немцы по отношению к своим собственным военизированным формированиям (или фактически к советским солдатам). Отсутствие доверия к судам такое же, как во Франции и Италии, и равно так же часто приводило к самосуду. Для коллаборационистов были устроены тайные, неофициальные тюрьмы, как во Франции и Чехословакии; для военнопленных – лагеря, как в Советском Союзе. Немцев и венгров изгоняли из Югославии, как и из других стран Европы.

События в Югославии указывают на новую тему – мысль о том, что во многом насилие в этой стране имело политическую подоплеку. Почти все описанные злодеяния совершались отдельными лицами или группами, неподконтрольными государству и в конечном счете взятыми под контроль армиями союзников и обычными политиками. В Югославии само государство творило насилие, союзники отсутствовали, а обычных политиков заменили революционеры. Поэтому, наверное, неудивительно, что эти бойцы избрали грубый подход к тому, чтобы вернуть в страну закон и порядок.

Правая рука Тито Милован Джилас кратко охарактеризовал их методы в интервью, опубликованном в одном английском журнале в 1979 г.: «Югославия находилась в состоянии хаоса и разрухи. Не было никакой гражданской администрации. Не было должным образом сформированных судов. Не было никакой возможности расследовать дела 20–30 тысяч человек. Таким образом, они нашли самый простой выход из создавшегося положения – расстрелять и покончить с этой проблемой». В то время как французы и итальянцы пытались избавиться от коллаборационистов через суды и горевали о недостаточно полно проведенной чистке все последующее время, Тито признал недостатки своей системы правосудия и обошелся совсем без нее. «Мы покончили с этим, – вспоминал он позднее, – раз и навсегда».

Несомненно, массовые убийства, происходившие в Югославии после войны, отчасти политически мотивированы. Так как коммунисты намеревались силой заставить Хорватию и Словению присоединиться к Югославской федерации, не имело смысла позволять десяткам тысяч стойких хорватских и словенских националистов ставить это объединение под угрозу. Также Тито не мог позволить, чтобы существование роялистов-четников Михайловича подвергало опасности его видение коммунистической Югославии. Поэтому с обеими группами нужно было, так или иначе, разделаться. Те, кого не расстреляли, просидели в тюрьмах годы, иногда десятилетия.

Политически направленное насилие со стороны государства не было характерно исключительно для Югославии. Коммунистические движения по всей Европе стремились к власти, используя, возможно, более хитрые методы, но в равной степени безжалостные, и также были готовы прибегнуть к насилию при необходимости. Поэтому для миллионов людей, проживавших на восточной половине континента, конец войны совсем не означал «освобождение», он возвещал наступление новой эры государственных репрессий. Закончился нацистский террор – вот-вот должен был начаться коммунистический.

Вторая мировая война и ее последствия создали новое и тревожное противостояние между восточной и западной половинами Европы. На Западе обстановка стала гораздо более космополитичной, чем могло себе представить довоенное население. Лондон превратился в дипломатический центр всех правительств в изгнании и место встреч вооруженных сил мира. Кафе Парижа и Берлина всегда привечали посетителей со всей Европы, а после войны их наводнили австралийцы, канадцы, американцы и африканцы с черными и белыми лицами. В сельских регионах Германии, где иностранцы появлялись редко, теперь встречали поляков и украинцев, прибалтов, греков и итальянцев. Австрийцам, не видевшим раньше черных лиц, приходилось теперь привыкать общаться с чернокожими американцами, марокканцами, алжирцами и сенегальцами. Несмотря на неизбежные случаи расизма и недовольные жалобы на «пьяных поляков» или «нарушающих законы украинцев», к космополитизму, как правило, относились терпимо.