Смерть в рассрочку - Борис Сопельняк

Растерянный Горский спустился с помоста. А комендант лагеря развел руками.

— Я же вам говорил, они — разные. Здесь есть и друзья, и враги. Но это не мое дело. Забирайте всех скопом и разбирайтесь с ними сами.

— Забере-ем! — многозначительно кивнул Горский. — Всех заберем. И разберемся! — жестко закончил он.

АНГЛИЯ. Лагерь Баттервик.

Среди группы военнопленных — облеченный в парадный китель генерал Васильев. Едва сдерживая гнев, он рубит короткими фразами.

— О том, что произошло в бане… и потом, знаю. Некрасиво. Жестоко. Но и вы хороши! Надо же до такого додуматься: встать в строй в кальсонах. Я бы не смог! — неожиданно хохотнул он.

— Другого выхода у нас не было. Идея родилась спонтанно, — объяснил подполковник Ковров.

— Как, как? — переспросил Васильев.

— Спонтанно… Проще говоря, неожиданно, — все понял Ковров.

— Я так и думал, — кивнул Васильев. — Неожиданно. Но больше никаких неожиданностей! Вы не дома! А дома вас, кстати, ждут. В советском отечестве найдется место для каждого.

— Знаем, хорошо знаем, какого рода место нам уготовано, — выступил из-за спины Коврова человек с каким-то значком на мундире.

— Кто такой? — отшатнулся Васильев. — На что намекаешь?

— А то вы сами не знаете, на что я намекаю?! На лагерь я намекаю, на Колыму, на Воркуту, на Соловки.

— При чем здесь Колыма? Там враги народа, а вы — военнопленные.

— Или гражданские лица, угнанные в Германию, — дополнил Ковров.

— Вот именно. Советская власть никогда не преследовала людей без разбора, — втолковывал генерал Васильев. — Мы разберемся: кто виноват перед народом, а кто — нет. А эти немецкие мундиры, — ткнул он в человека со значком, — выбросим в печку.

— И нас вместе с ними, — усмехнулся тот.

На лице генерала заиграли желваки.

— Мундиры мы вам не отдадим, — продолжал смельчак. — И в Союз не поедем. Так и передайте!

— Кто это — мы? — вспылил Васильев.

— Мы — это офицеры и солдаты Русской Освободительной Армии, — показал он на значок. — И мы хорошо знаем, что нам уготовано.

— Уготовано вам то же, что и всем, — сам того не ведая, проболтался Васильев. — А «власовцы» ведь тоже разные. Вы не хуже меня знаете, что многие шли в РОА не по своей воле, и не столько воевали, сколько делали вид, что воюют. Так что не переживайте, компетентные органы во всем разберутся.

— Мы не верим ни вам, ни органам! Еще раз заявляю: в Союз мы не поедем. Лучше быть рабом здесь, чем трупом там! — закончил «власовец» и под одобрительный гул своих сторонников отошел в сторону.

ЛОНДОН. Посольство Советского Союза в Великобритании. Кабинет генерала Васильева.

— Ну что ж, поездки в лагеря многое прояснили, — говорит он сидящим за столом офицерам. — Там, как говорится, всякой твари по паре. Из разговоров с английскими офицерами и переписки с правительственными чиновниками я понял одно, и это, на мой взгляд, самое главное: англичане не прочь избавиться от всех наших граждан, попавших в их руки. Это устраивает и нас. Но я предпринял еще один шаг: на прошлой неделе направил письмо начальнику лагерей для военнопленных генералу Геппу. В письме я настаивал на том, чтобы со всеми советскими подданными обращались так же, как с гражданами других союзных государств. Гепп с готовностью согласился, и я понимаю, почему — это освобождает англичан от неприятной необходимости сортировать пленных. Они ведь по-прежнему склонны считать германскими солдатами всех, кто был в немецкой форме.

Сидящие за столом офицеры протестующе загудели.

— Спокойно, товарищи, я еще не закончил, — повысил голос Васильев. — Кроме того, я предложил генералу Геппу, чтобы всех наших людей держали под охраной советских офицеров, а в самих лагерях организовать нечто вроде самоуправления, но на основе наших уставов. Юридические основания для этого есть: Договор о боевом союзе 1940 года. Гепп согласился и с этим. Единственное, о чем он просил, — не выносить смертных приговоров без предварительной консультации с английскими властями. Для других наказаний, предусмотренных советскими законами, таких консультаций не требуется… Ну, что скажете? — обратился он к присутствующим.

— Такой победы мы и предположить не могли, — заметил один.

— А где взять офицеров для охраны? — спросил другой.

— И как быть с наказаниями? Ведь для этого нужен военный трибунал.

— И тюрьма.

— Представьте себе, — усмехнулся генерал, — правительство Великобритании берет на себя снабжение лагерей тюремным оборудованием.

— Тогда — другое дело.

— Под действие Договора о боевом союзе подпадают только те, кто служил в Красной Армии. А как быть с людьми, которые не надевали военную форму? Я говорю о женщинах, подростках, короче, о рабочих, угнанных в Германию, — уточнил полковник Горский.

— Сложный вопрос, — потер подбородок Васильев. — Но я думаю, договоримся. Буду настаивать на том, чтобы действие Договора распространялось на всех! Англичане стали понятливее и куда сговорчивее, чем месяц назад. Не сомневаюсь, что на нужное нам толкование этого пункта они закроют глаза.

МОСКВА. Центральный аэродром. 9 октября 1944 г.

В сопровождении истребителей на посадку заходит английский военно-транспортный самолет.

Гремит оркестр. Вдоль строя почетного караула идут Уинстон Черчилль и Энтони Иден.

Кортеж автомобилей едет по Москве. Чистые, ухоженные улицы, оживленные пешеходы, словом, ничего общего с той Москвой, какой она была осенью 1941-го.

Три дня продолжались крайне напряженные переговоры между Сталиным и Черчиллем, Молотовым и Иденом. А 11 октября Сталин принял приглашение на ужин в английской посольстве.

Банкетный зал посольства Великобритании в Москве. За столом Сталин, Молотов, Черчилль, Иден, Керр и другие официальные лица. Звучат здравицы, тосты за победу, дружбу народов Великобритании и Советского Союза.

Когда официальная часть была позади и мужчины закурили — кто трубку, кто сигару, Сталин подозвал своего переводчика и сказал:

— Спросите господина Черчилля, приходилось ли ему курить русскую махорку?

Черчилль внимательно выслушал вопрос и расхохотался.

— Если бы я мог курить махорку, — ответил он, — то наверняка без труда переносил бы и русские морозы. А мне это противопоказано.

— Вот видите, — усмехнулся в усы Сталин, — каждый пользуется тем, к чему привык, — помахал он трубкой, — и живет в тех условиях, в которых может жить. Русских это касается больше, чем кого бы то ни было.

— Конечно, конечно, — не ожидая подвоха, согласился Черчилль. — Русский мороз, русская водка, русская молодка! — снова хохотнул он.