За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году - Андрей Пржездомский

(С.С. Дворянкин, старший инспектор Инспекторского управления КГБ СССР).

СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Как только начался путч, у сотрудников стали возникать вопросы: «Что у пас за руководители? Где этот Крючков? Почему он молчит?» Те, кто организовал путч, обладали всей полнотой власти в стране и неимоверными ресурсами — политическими, военными, экономическими, контрразведывательными, разведывательными, стояли во главе партии, то есть государства… И ничего из этого не смогли использовать! Даже самих себя не смогли защитить! Импотенты!»

(Ю.И. Скобелев, помощник начальника Десятого отдела КГБ СССР).

Круговерть дня забрасывала Орлова то в Белый дом, то снова в здание КГБ, то в стены Моссовета, то в самую гущу толпы на Манежной площади. Он в который уже раз преодолевал баррикады, возведенные вблизи Дома Советов, рискуя быть избитым, разоблаченным, ошельмованным. По первому зову Иваненко он несся в кабинет Госсекретаря на пятом этаже и, выполняя его указания, находил нужных людей, связывался с теми, от кого зависели вопросы организации обороны, сбора информации об обстановке, предотвращения инцидентов и провокаций.

Он слышал восторженный рев двухсоттысячной толпы, в котором тонули слова известного глазного хирурга, слывшего видным деятелем демократического движения:

— …Мы за это время прозрели. Мы поняли, что наш труд и богатство нашей страны могут сделать нас и счастливыми, и богатыми, и обеспеченными. Нам нужно только одно: свобода в экономике, политике, социальной жизни и культуре… Давайте все-таки скажем в последний раз слово «нет» великому рабству, которое продолжалось семьдесят три года, и будем стоять насмерть, чтобы впереди у наших детей, у наших внуков наконец-то была нормальная жизнь. Не в этих казенных квартирах, не в этих занюханных маленьких городках…

Стоя вместе со Стрельниковым прямо под балконом, ставшим импровизированной трибуной, где находился весь цвет «российской демократии», включая президента Ельцина, с которой раскатывались по всему пространству страстные призывы решительно противостоять «хунте», встречаемые одобрительным ревом тысяч людей, Орлов, может быть, впервые по-настоящему почувствовал мощь гражданского неповиновения и стихию толпы, уверенной в своей победе, гипнотическую силу воздействия слов на массовое сознание и психику отдельного человека.

Речь Президента России постоянно прерывалась восторженной овацией. Слова Шеварднадзе о том, что надо еще выяснить, на чьей стороне сам Горбачев, были встречены одобрительным рокотом. Выступление Хазанова, пародирующего голос того же Горбачева, вызвало громогласный смех. Сообщенная кем-то информация о засевших на крышах соседних домов снайперах породила гул негодования. Призывы Борового[123]покарать «главарей хунты» тонули в криках поддержки. «Пламенные» речи Хасбулатова и Евтушенко, Яковлева и Попова, Боннэр и Калугина приводили толпу в состояние мощного эмоционального взрыва, который неминуемо должен был выплеснуться на улицы многомиллионного города. Пружина сжималась. Петли ее спирали уже касались друг друга. Накопившаяся энергия неминуемо должна была вырваться наружу. До этого страшного момента оставались считанные часы.

20 августа 1991 года, вечер.

Москва. Краснопресненская набережная.

Дом Советов РСФСР. Кабинет № 5–124

Ожидание штурма Дома Советов к позднему вечеру достигло своего апогея. По внутреннему радио уже не раз сообщали о предстоящей атаке и необходимости женщинам покинуть здание. Лифты были заблокированы. По периметру Белого дома заняли «оборонительные» позиции «боевые сотни». У людей уже, помимо газовых пистолетов и баллончиков, было немало огнестрельного оружия, в том числе автоматов и пулеметов. Действовали отряды, в состав которых входили люди, имеющие боевой опыт: «афганцы», десантники, милиционеры, работники охранных структур. Были развернуты медпункт и полевая кухня.

— Андрей, отправляйся на Лубянку! Здесь сейчас делать все равно нечего!

Иваненко проговорил это голосом, в котором уже не чувствовалось прежней уверенности и решительности. Видимо, напряжение последних двух суток давало о себе знать. Да и обстановка была такова, что можно было ждать любого исхода событий. Взвинченной толпе, как известно, все нипочем! Потому что она не знает реального положения дел, потому что она сама находится во власти страстей и настроений. А один человек, тем более такой, который знает суть происходящего и владеет информацией о намерениях противостоящих сил, не может предаваться эйфории. Основное чувство, которое охватывает его в этот момент, — ощущение тяжести от неимоверного груза ответственности за находящихся рядом людей, за судьбу близких и, как бы это громко не звучало, за судьбу Отечества, раздираемого противоречиями и стоящего на краю пропасти.

— Ты сам понимаешь, что нельзя ничего исключить. У них, — по-видимому, он имел в виду ГКЧП, — началась агония. Теперь им деваться некуда. Не исключаю, что будет штурм. Ты же видишь — здесь тоже все поставлено на карту. Если… — он замялся, — если они пойдут… Сам понимаешь, будет' море крови!

Иваненко замолчал. Орлов смотрел на его усталое лицо, которое совсем не походило на лицо того энергичного и уверенного в себе Председателя КГБ России, которого он видел последние месяцы. Андрею показалось даже, что Иваненко как-то сразу постарел и согнулся.

— Но… Виктор Валентинович, может, я лучше буду здесь… — не очень настойчиво попытался возразить Орлов. Он и сам понимал, что от его присутствия в Белом доме вряд ли что изменится. Просто ему хотелось хоть как-то поддержать Иваненко, взять на себя хоть малую частичку груза, который он должен будет нести в эту августовскую тревожную ночь.

Иваненко посмотрел на Андрея и едва заметно улыбнулся:

— Я же сказал тебе. Делать здесь тебе нечего. Иди в Комитет. Следите за обстановкой, связывайтесь с органами на местах, объясняйте ситуацию. Андрей, надо сделать все, чтобы избежать кровопролития. Этот ГКЧП развалиться через несколько дней! Но сейчас надо выдержать! Если будут столкновения… я не берусь судить, как дальше все пойдет! Иди, не теряй время! — Он встал и подал Орлову руку, потом притянул его к себе, слегка обнял, прикоснувшись щекой с выросшей щетиной и, уже довольно решительно отстранив, пошел к столу.

— Держитесь здесь, Виктор Валентинович! Если что… — напоследок сказал Орлов, но Иваненко, похоже, его уже не слышал. Он не смотрел в сторону своего помощника, а набирал номер какого-то телефона и был уже весь там — в делах и хлопотах по организации обороны Дома Советов, штурм которого ожидался с минуты на минуту. Был уже двенадцатый час ночи, а Орлову следовало еще добраться до здания КГБ на площади Дзержинского.

20 августа 1991 года, вечер. Москва.

Краснопресненская набережная.

Вокруг Дома Советов РСФСР

С одиннадцати вечера в Москве уже действовал комендантский час, о чем было объявлено командующим Московским военным округом в телевизионной программе «Время». Но Орлов знал также и о том, что назначенный Ельциным министром обороны генерал-полковник Кобец тут же своим приказом отменил это решение. Как станут действовать военные и милиция, получившие взаимоисключающие указания, одному Богу было известно. Но передвигаться по ночной Москве при этих обстоятельствах было определенно небезопасно. Впрочем, улицы столицы были полны возбужденных людей, которые даже и не собирались следовать предписаниям властей.