Вдоль по лезвию слов - Тим Скоренко

– Где твоя пассионарность, Франьо? – восклицал Мариян.

– Брось-ка перчатку, Франьо! – ревел Джурадж.

– Давай, выходи, мерзота! – пискливо кричал дед-пасечник и грубо ругался.

Влахо шепнул: «Ты нам нужен».

И, услышав его шёпот, Франьо бросил перчатку.

В это время железная голова как раз доползла до старухи-яблони и начала грызть её ствол у самого основания. Старуха сопротивлялась, трясла яблоками, роняла их на железный затылок, но против железа не поспоришь, и древесина крошилась под ржавыми зубами бывшего парового человека.

А перчатка Франьо уже пропахивала землю, и оставались считаные метры до встречи с деревом, должным остановить её. В самую последнюю секунду железные челюсти всё-таки сомкнулись, и старая яблоня покосилась, уже не связанная с землёй, и перчатка протекла сквозь образовавшееся отверстие, оттолкнув в сторону и голову, и обрезок ствола – и так она двигалась, пока не ударила в танк указательным пальцем, и тот развалился на части. Все его детали внезапно потеряли связь друг с другом, танк рассыпался на болты и шестерни. Среди деталей встречались и человеческие органы – сердца, печени, селезёнки, потому что экипаж рассыпался вместе с танком.

– Моя миссия выполнена, – сказал Миховил и пошёл прочь, к городу, топча ногами пепел, слякоть и плесень.

– Моя тоже, – сказал Джурадж, подхватил на плечо лёгкую, как пёрышко, жену и вернулся в свой дом.

– И моя, – проскрипел дед-пасечник, переломил ружьё пополам и исчез в своей избушке.

Постепенно все разошлись. На дороге остался стоять только мальчик Влахо.

Он единственный помнил, какой был день – четвёртое мая тысяча девятьсот восьмидесятого года. И он единственный из всех верил, что кроме деревни есть и другие города и что когда-нибудь он отправится туда и найдёт там ещё одну монету с узором в виде самопересекающейся спирали.

Примечание автора

Это парный рассказ к «Слову мальчика Мишко». Только «Слово…» о Сербии, а «Слова…» – о Хорватии. Возможно, появятся и другие рассказы этой «серии», потому что есть ещё Черногория, Словения, Босния. Разве что Косово пока не заслуживает отдельной истории.

Рассказ был написан для конкурса «Рваная грелка» в 2012 году и занял в финале пятое место.

Налей ещё, Сэм. Ага, хватит, хватит. Спасибо.

Так вот, на чём я остановился? Ещё не начинал? Ну да, может, и так.

Мы ж с тобой давно знакомы, да, Сэм? Ты ж сразу поймёшь, что я не вру, правда? Я просто не знаю, надо рассказать кому-нибудь, но никто слушать не будет. Да, ты выслушаешь, я знаю.

Нет, больше не наливай, пусть стоит так. Захочу, попрошу.

В общем, всё началось шестого марта прошлого года, давненько уже. Точно помню дату, потому что это был тот самый концерт. Джазовый. Ты же знаешь, Сэм, я не очень люблю куда-то ходить. Но Салли сказала, что хочет пойти. Она меня иногда куда-то вытаскивает, чтобы я совсем не отсидел себе всё, ха-ха. Да, не очень смешно.

Ну, театр я не люблю вообще. Я там засыпаю. А тут – вроде джаз, музыка приятная, почему бы и не сходить. Конечно, я бы лучше посидел у телевизора, сам понимаешь, регби бы посмотрел или фильм какой, пивка бы выпил. Но надо иногда сделать жене приятное.

Ну, мы пошли. Это клуб был, на Ройфах-авеню. Я потом подумал, что название какое-то очень немецкое, потому и запомнил. Мы на такси доехали, Салли решила, что так лучше. Если я там выпью, некому будет обратно за рулём сидеть. Вышли, так я даже внимания не обратил на название клуба, зато увидел большую афишу. На ней было написано «6 марта», я как раз подумал, что это сегодня. Потому и запомнил. И ещё – «Мир абсолютного джаза». Это название концерта, да.

Клуб хороший оказался. Тихий такой, спокойный, народа не так и много. Музыка какая-то играет, фоновая. Я-то думал, тут будет толпа, песни будут орать. Мы сели за столик, нам принесли выпить. Мы немного раньше пришли, так жена программку листала – их по всем столикам разложили. Ей одна команда очень нравилась, я названия не запомнил. Что-то такое длинное, чуть ли не из десяти слов. Я не понимаю, как можно группу так назвать, чтобы не выговорить было. Ну да ладно.

В общем, начался концерт. Клуб в последнюю минуту заполнился, и ещё пока первые музыканты настраивались, люди подходили. Места вдруг раз – и не стало. За наш столик два чёрных сели, ну, приличных таких, немолодых уже. Поздоровались вежливо, шляпы приподняли. Один шляпу снял и на столик положил, а второй так в шляпе и сидел до конца концерта. Я потом подумал, что они как братья-близнецы: одинаковые клетчатые пиджаки, шляпы с ленточками, бабочки. Смешные такие.

Первыми какие-то молодые ребята играли, мне не понравилось совсем. Очень быстро и нечётко. Мне казалось, что они по нотам не попадают. Я вообще не музыкант вовсе, но чувство ритма есть, а эти сбивались. А все им аплодировали, будто так и надо.

Потом играла группа латиносов. Мне всегда казалось, что латиносы не могут играть джаз. А эти – ничего, играли, хорошо играли. Жена даже сказала, что надо потом диск их купить. Там сбоку лоток стоял, можно было диски всех групп купить.

Налей, Сэм. Всё-всё, хватит.

О чём это я? А, латиносы.

Так вот, пока латиносы играли, наши негры в клетчатых пиджаках куда-то ушли. А потом смотрю – они на сцене. Вдвоём: один с гитарой, другой за роялем. И так они складно играли, я аж заслушался. Посмотрел по программке – дуэт импровизаторов, братья Стайн. Так и думал, что братья. В общем, мне даже нравиться стало. Не зря пришёл.

А потом вот и случилось.

Первое отделение завершалось. Одна группа осталась. И я смотрю: они на сцену как-то неуверенно выходят, будто пьяные. Или роботы. Присматриваюсь, а они все в тёмных очках, слепые. И в самом деле, помогают друг другу, и один какой-то зрячий бегает, расставляет их по правильным местам, точно шахматные фигуры. Одеты они так смешно были – фраки, жилетки, цилиндры. Типа как конец девятнадцатого века. Четверо мужчин и девушка. И молодые же все, на самом деле молодые. Только ударник постарше, ему лет пятьдесят, хотя чёрные очки молодят обычно, не поймёшь, сколько на самом деле. А саксофонист – один из двоих – и мальчишка совсем, лет двадцать, не больше.

А девушка играла на басу. Не женский совсем инструмент, мне кажется. И какой-то странный он у неё был. Слишком длинный, и без этих, как их, ну, разделений на ноты, ну… Да, ладов, точно. Слово вылетело, никак не мог сказать.

Но она играла так уверенно, точно машина, точно механизм какой. Ритм рваный, саксофонисты бьются над мелодией, клавишник тоже, ударник напрягается, а она – так легко играет, так ненапряжённо. И я прямо смотрел, и слушал, и всё не мог понять, как же она играет. Нет, все они – как они играют? У меня зрение не орлиное, но нормально вижу, и то ни одной ноты взять не могу. А тут – они же всё на ощупь, наугад.