Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

Патимат. — Сын Асмы учился в институте в Махачкале, и приглянулась ему там девушка, тоже студентка, родом из другого аула. Собралась Асма к родителям невесты. Разоделась в пух и прах. Сварила из белой муки кашу на молоке, бросила в нее сливочное масло. У нас обычай такой — каши этой должны отведать все: и жених, и невеста, и родители с той и с другой стороны. Если девушка охотно ест кашу — это означает согласие. А еще мать сына несет родителям невесты баночку меда. Это тоже не простое угощение, а, так сказать, с намеком. Если родители невесты не прочь породниться семьями, они смешивают с этим медом урбеч и ставят перед матерью жениха — это значит, они согласны.

Все сделала Асма, как положено по обычаю.

Еще вечером догадливые соседки бросили перед ее дверью подкову, чтобы она, отправляясь по столь ответственному делу, как бы нечаянно ее нашла и почувствовала ту уверенность, которая так необходима человеку для того, чтобы все прошло успешно. Одна из соседок будто невзначай вышла с полной крынкой молока, чтобы встретить Асму на дороге. И даже петух, увидев разнаряженную Асму, закричал во всю глотку: то ли пестрота ее одежды бросилась ему в глаза, то ли кто-то вовремя ударил его под крыло. Во всяком случае, это тоже была хорошая примета.

Но, несмотря на все эти меры предосторожности, сватовство чуть не лопнуло.

Когда Асма вышла со двора, все увидели, что ее руки сияют, как сама радуга, потому что на каждый палец Асмы было надето по два, а то и по три золотых кольца: и рубин, и аметист, и сердолик, и александрит… Соседки разинули рты: откуда у нее такое богатство!

Такой и предстала она перед невестой и ее родителями. Все шло как нельзя лучше. Невеста с нежной улыбкой отведала эту кашу. Может быть, в этот момент, потупив взгляд над тарелкой, она вспоминала, как они с любимым стояли под деревом в городском саду.

Родители невесты, видя счастье дочери, тоже не замедлили смешать мед, принесенный Асмой, с урбечем и маслом.

А на эти кольца, как ни странно, никто не обратил внимания, хотя Асма сто раз поднимала и опускала руки и поправляла то платок, то волосы. Наверное, невеста не заметила кольца потому, что была смущена и сидела не поднимая глаз, а ее родители были взволнованы сватовством. Тут-то распахнулась дверь, и на пороге появилась раскрасневшаяся от бега девчонка, дочь двоюродной сестры Асмы. Она закричала с порога:

— Тетя Асма, мама велела, чтобы ты скорее принесла обратно все кольца, а то магазин закрывается!..

Среди этих простых, бесконечно искренних людей нам было так хорошо. Ни одного затемненного уголка не осталось в моей душе. Я вся открылась, вся до дна — для добра, для сочувствия, для согласия…

«Милые вы мои! — хотелось крикнуть мне. — Как странно, что еще позавчера я не знала вас. Я ваша… Травинка ли я на этой земле, дерево ли, капля дождя или крупинка этого снега, что лег на вершину?.. Не знаю. Но я — ваша. Тесно мне в этой комнате. Танцевать я хочу! Как хорошо, что здесь сейчас нет тех, кто всю жизнь одергивал меня, то мама: «Дочь, хватит тебе, что люди скажут?», а то муж: «Жена, опомнись, сердце будет болеть». И я угасала. Они меня учили. А я вот — никого. Человек должен быть самим собой. Они меня учили: огню нужен очаг, реке нужно русло. Но разве очаг для огня не тюрьма? Разве вода, стиснутая берегами, свободна?

Не люблю советчиков.

Танцевать я хочу!

Желание гостя — закон!

Сорван с гвоздя звенящий саргас. Пальцы по нему, как по барабану. И со звоном падают с меня годы. Я легкая. Ног не чую. Я молодая. Взлет руки. Буря в душе. Танцевать я хочу. Еще! Еще! Я девчонка. Бегу по оврагам, по ущельям. Задыхаюсь от счастья. Во мне звенит и струится ручей, самый первый, самый светлый, самый, самый… Танцевать я хочу! Я легкая, я горячая. О мир мой! Скалы, аулы, пастбища… Иногда, далеко от вас, казалось: деревья засохли, река подо льдом, а мечты затвердели, как скалы.

А сейчас все сначала: раскрываются белые цветы яблони, стучат веселые ливни по весенней земле.

Танцевать я хочу!

И никто здесь меня не одергивает. Никогда не одергивайте человека! Ни в буйной радости. Ни в тихой грусти. Когда иду с поникшими плечами и взгляд мой мрачнее зимнего неба — не подходите ко мне. Не надо. Оставьте меня одну. И для печали нужна свобода. Не замечайте меня. Дайте мне под вольной синевой пронести свое одиночество. И к теплому стволу дерева прижаться своей тяжелой головой. Что со мной? Не знаю! Разве небу понятно, почему на нем вдруг столько туч? Сначала почти прозрачное облако, потом второе, третье — и вот уже полнеба закрыто тяжелой пеленой. И моя печаль набиралась по капельке, пока сердце не переполнилось до краев. Но я не буду делить печаль ни с кем. Дайте мне самой ее выплеснуть.

Пойду я в горы на рассвете. И печаль мою тотчас впитают и листья, и цветы, и звенящий ключ… Ее спрячут птицы в своих перьях. И орел в клюве поднимет в небо. И высушит солнечный луч. Незаметно. Неслышно. Только чуть задумчивее станут птицы. Чуть крупнее ро́сы в цветах. Чуть взрослее деревья.

А я той же тропинкой вернусь к своему порогу с каким-нибудь стебельком в руках.

И легко на душе.

Душа нараспашку.

Танцевать я хочу!»

…— Сами веселитесь, а меня и не приглашаете, — сказала незнакомая мне женщина, появляясь в дверях.

Нежное лицо в белом платке. Мягкий голос. Мягкие движения.

— Прости, Калимат, я хотела за тобой сбегать, да не успела, — откровенно призналась хозяйка. — Проходи, садись, для друзей мой дом открыт в любое время дня и ночи.

— Помнишь, вчера мы говорили тебе, что у нас скульптор есть, — шепнула мне хозяйка. — Так это ее муж. Это удивительная женщина, я тебе завтра все расскажу…

ПЕРВАЯ УДАЧА

Запир метался по своей мастерской. Его правая рука была все время в движении — то он взмахивал ею, то погружал в густую шевелюру своих волос. И тогда во взмокших кольцах кудрей лихорадочно мелькали его напряженные, грубые пальцы с присохшей к ним глиной. Его карие, глубоко посаженные глаза мутнели, как горные озера после внезапной и сильной грозы. Он был в ярости и обуздать себя не мог. Когда на него находило это, он закрывал тяжелые двери мастерской на