Несокрушимые - Игорь Лощилов

Гермоген после слов Палицына внешне никак не показал озабоченности. Заговорил в медленном размышлении:

— О том, что Жигимонд замышляет войну, мы слышим уже давно, с весны тревожат паны порубежные земли дерзкими набегами, о том же давече смоленский воевода доносил. И что на Северскую и Смоленскую землю зарится, тоже доподлинно известно. И про боярских отступников знаем, от них, паскудников, всякая нечисть возможна...

Палицын почувствовал себя неуютно, он радел о деле, спешил скорее известить о боярских кознях, выходит, зря старался?

— Извини, владыка, что напрасно потревожил, хотел как лучше, — в словах проскользнула явная обида.

Гермоген строго нахмурил брови.

— Не запаляйся и держи норов в узде. Ежели об общем благе пёкся, ино добро, но ежели к своей выгоде...

— Как можешь?! Я за все годы полушки не взял! — Палицын дрогнул голосом.

— Выгода может быть разная, в том числе и от неугомонной гордыни. Я тебя знаю, была ведь мысль к царю побежать и самому обо всём доложить?

Палицын со страхом глянул на Гермогена — а об этом-то как вызнал? Недаром говорят, что он самые потаённые мысли читать умеет. Ничего не ответил, лишь опустил голову, а патриарх, будто не замечая его замешательства, продолжил:

— Может быть, и тот, кто весть принёс, тако же мыслил.

Ах, вон оно что, Гермоген просто проверял верность принесённого известия! Суров и строг владыка, от него не дождёшься ни привета, ни слов одобрения, и хотя такую же строгость он проявляет к самому себе, трудно бывает отделаться от чувства незаслуженной обиды. Палицын вздохнул и кротко сказал:

— Принёсший известие имел добрые помыслы и мною проверен в деле, ходил с твоими грамотами под Дмитров и в Углич, бился на стенах Устюжны, ручаюсь, что он никакой выгоды для себя не ищет.

Гермоген, удовлетворённый решительностью утверждения, внезапно переменил тон. Роль вечного укорителя временами надоедала, тяжело вздохнул и признался:

— Давно слышу об угнетении православия в землях Жигимонда. Страждут наши братья в Литве, коих силком отлучают от веры, вопиют о помощи. Пишут, что король велел собирать каменщиков для строительства своих церквей в Смоленской земле и хочет переселить туда природных латинян, обещая наделить поместьями. Делит россейскую землю, ещё не повоевавши, многие от таких посулов смущаются, вот и наши отступники туда же. Како мыслишь, что надобно делать?

— Следует перво-наперво царя упредить...

— Неможется ему сейчас, болячки с разных концов лезут, окромя лекарей да знахарей никого не принимает, да ещё разных чернокнижников. Беда от этой нечисти! Что они там ему нашёптывают? Больной государь — большое лихо, мало того что дел не вершит, на его недугах половина двора кормится.

Гермоген лишь изредка давал волю чувствам и почти всегда в том случае, когда вспоминал о ведовской братии. Своей ненавистью к ней он прославился ещё будучи митрополитом в Казани, где жестоко боролся с языческими богами, шаманами и колдунами. Такое же отношение сохранил к своим российским, когда переехал в Москву, и были на то свои причины. Слабый и лукавый Шуйский не мог тягаться с прямым, не терпящим прекоречия Гермогеном, но когда болел, легко уходил из-под его влияния. Владыка относил это прежде всего на счёт чаровников и не упускал случая, чтобы не навредить им. Волхвы, чародеи, зелейщики, обаянники, кудесники, сновидцы, звездочёты, облакопрогонники, ведуны, лихие и приворотные бабы, призорницы — весь этот удивительный народ обосновался в то время в Замоскворечье, где часто подвергался нападкам со стороны иступленных ревнителей веры. Гермоген не давал им прямых указаний, это делали те из его окружения, кто умел читать между строк и слышать то, что не произносилось. Помимо русских, существовало множество чужеземных лекарей, против которых патриарх был настроен ещё более строго. Он подозревал, что все тайны утекают именно через них и во время их присутствия зарёкся ходить во дворец.

— Туда ныне нельзя, — строго произнёс он, — а дело не терпит, особливо в части Смоленска. Ему следует помочь безотлагательно, — и так пронзительно посмотрел на Палицына, что тот смешался и сказал явно невпопад:

— Наш архимандрит приказал денег достать для Скопина, тяжка налога, более не потянем.

Гермоген тяжело вздохнул.

— Токмо о суетном печёшься и окромя денег помощи не мыслишь. Подумал бы про своих троицких братьев, ведь не деньгами врага одолевают и не телесной силою, но верой и духовной твёрдостью. Надо тако же и смолян подкрепить. Прикажу вернуть ихнюю икону, Одигитрию Смоленскую, что прислана к нам на поновление, пусть Владычица поможет защитить город, если настанет лихо. Отпишу вашему архимандриту, чтоб послал своих старцев для духовного наставления, ты тоже присмотри кого из своих братьев и отправляй, не мешкая, к смоленскому архимандриту Сергию с моим пастырским благословением. А военной силой пусть царь распоряжается, я в его епархию не вступаюсь. Наш удел — слово Божее, про то же в своём сказе пиши: от него охрабряются даже те, кто обычаев ратных не ведают, от него они исполинской крепостью перепоясываются...

И ещё раз удивился Палицын: откуда владыка про его писание знает? Ведь оно только-только измыслено — вот чудеса! Вернувшись на подворье, он собрал братию и объявил о решении Гермогена. Охотников для поездки в Смоленск нашлось немало, отбирали самых крепких. Афанасию пришлось проявить настойчивость, чтобы попасть в их число. «Ничего что хром, — убеждал он, — одну осаду выдюжил и другую, даст Бог, превозмогу, а смолянам много полезен буду». Авраамий в конце концов согласился, много был наслышан о силе духа молодого монаха. Обрадованный Афанасий попытался было склонить к поездке Антипа, но тот отказался, побоявшись оставить беременную жену. Приятели с сожалением развели руками, и Афанасий стал готовиться в дальнюю дорогу.

Этим же утром ключник Пимен пришёл в гости к своему приятелю Макару из дворцового приказа. Посудачили о делах, помыли господские косточки, и Пимен между прочим поинтересовался нынешним царским недугом.

— Недавно заклад у него случился, — со знанием говорил Макар, — иначе сказать, заперло снизу. Призвали немчуру-трубочиста, он дымоход пробил, теперь льёт гак, что не остановишь. Кровушкой царь-батюшка исходит, смертным криком воет, на весь дворец слышно.

— О, Господи, неужто лекаря сделать ничего не могут?

— Стараются, да ить трудно. У тебя зуб болел?

— Ну как же, давеча чуть на стенку не лез, такое, скажу тебе...

— Вот, а тут сто зубов и все болят.

— Как сто, где?

— Всё там же, в нашем царском заду, совсем его почечуй замучил.

Пимен почесал голову и как бы в раздумье проговорил:

— Есть у нас на подворье лекаришка, он эту болесть в одночасье лечит.

— Как?

— Да так, травой и заговором. Сам евонную похвальбу слышал и людей видал, кому он зубы рвал.