Печальные тропики - Клод Леви-Стросс

Я хотел получить хотя бы приблизительное представление о численности намбиквара. В 1915 году Рондон оценил ее в двадцать тысяч, что было явным преувеличением. Но на момент моего прибытия племена насчитывали несколько сотен туземцев, и сведения, полученные на линии, наводили на мысль об их стремительном сокращении. Тридцать лет назад известная часть группы сабане включала более тысячи человек; когда группа посетила телеграфную станцию Кампус-Новус в 1928 году, в ней насчитывалось всего сто двадцать семь человек, большей частью женщины и дети. Когда в ноябре 1929 года началась эпидемия гриппа, другая группа расположилась лагерем в местности под названием Эспирро. Болезнь приводила к отеку легких и за сорок восемь часов истребила триста человек. Вся группа разбежалась, бросив больных и умирающих. Из тысячи некогда известных сабане в 1938 году оставались лишь девятнадцать мужчин с женами и детьми. Чтобы объяснить эти цифры, к эпидемии нужно добавить войну, в которую сабане вступили несколько лет назад с восточными соседями. Одна большая группа, расположившаяся недалеко от Трес-Буритис, была почти уничтожена гриппом в 1927 году, за исключением шести или семи человек, из которых только трое дожили до 1938 года. Группа индейцев тарунде, когда-то одна из самых многочисленных, насчитывала двенадцать человек (в основном женщин и детей) в 1936 году, из которых к 1939-му выжили только четверо.

Как же дело обстояло теперь? Более двух тысяч туземцев были рассредоточены на всей этой территории. О систематической переписи населения не могло быть и речи из-за постоянной враждебности некоторых групп и миграций племен в течение кочевого периода. Но я попытался убедить моих друзей в Утиарити взять меня с собой в их деревню, где будет организовано что-то вроде встречи с другими племенами, родственными или союзническими. Так я смог бы оценить их нынешнюю численность и сравнить с существующими данными. Вождь племени долго колебался: он не был уверен в своих гостях, ведь если я и мои компаньоны исчезнем в этом регионе, куда ни один белый не проникал со времени убийства семи работников телеграфной линии в 1925 году, и без того шаткое перемирие могло быть надолго нарушено.

В конце концов он согласился, но с условием, что мы отправимся в меньшем количестве: возьмем только четырех волов, чтобы нести подарки. И откажемся от привычных троп, в глубине долины, с густой растительностью, где животные просто не пройдут. Мы пойдем плоскогорьем, следуя маршруту, специально разработанному для данного случая.

Это рискованное путешествие кажется мне сегодня комичным эпизодом. Едва мы покинули Журуэну, как мой бразильский товарищ обратил внимание на отсутствие женщин и детей: нас сопровождали только мужчины, вооруженные луком и стрелами. В книгах о путешествиях такие обстоятельства предвещают неминуемое нападение. Мы шли, терзаемые смешанными чувствами, и время от времени проверяли положение револьверов «Смит и Вессон» (наши проводники произносили «Семит и Вештон») и карабинов. Но опасения были напрасны: к середине дня мы нагнали ту часть племени, которую предусмотрительный вождь отправил накануне, зная, что наши мулы будут идти гораздо быстрее, чем женщины с тяжелыми корзинами и отвлекаемые детворой.

Немного позже, однако, индейцы заблудились: новый маршрут был менее простым, чем предполагали. К вечеру нужно было остановиться в бруссе; нам была обещана дичь, туземцы рассчитывали на наши карабины и ничего не взяли с собой, мы взяли только неприкосновенный запас, которого на всех не хватило бы. Олени, пасшиеся на берегах источника, скрылись при нашем приближении. Следующее утро омрачилось общим недовольством вождем, втянувшим всех в мою затею. Вместо того чтобы отправиться на охоту или сбор пропитания в лесу, каждый улегся в тени и предоставил вождю решать проблему самостоятельно. Он исчез в сопровождении одной из своих жен. К вечеру они вернулись с тяжелыми корзинами, полными кузнечиков, которых целый день собирали. Хотя блюдо из кузнечиков не является деликатесом, тем не менее все поели с аппетитом и снова пришли в хорошее расположение духа. На следующий день продолжили путь.

Наконец мы добрались до места встречи. Эта была песчаная насыпь, возвышавшаяся над рекой, окруженной деревьями, среди которых были разбиты огороды туземцев. Группы прибывали с перерывами. К вечеру собралось семьдесят пять человек, представляющих семнадцать семей и расположившихся под тринадцатью навесами. Мне объяснили, что в сезон дождей все укроются в пяти круглых хижинах, построенных с расчетом на несколько месяцев. Некоторые туземцы никогда не видели белого человека, и их неприветливость и явная раздраженность вождя наводили на мысль, что мы переступили дозволенную черту. И мы, и индейцы чувствовали себя неспокойно; ночь обещала быть холодной; и за неимением деревьев, к которым можно было бы привязать гамаки, мы легли спать на землю, подобно намбиквара. Но никто не спал, ночь провели, внимательно наблюдая друг за другом.

Затягивать это приключение было неразумно. Я попытался убедить вождя немедленно приступить к обмену. И тут случилось непредвиденное происшествие. Чтобы рассказать о нем, я должен сделать отступление и вернуться немного назад. Намбиквара совершенно не умеют ни писать, ни рисовать, за исключением нескольких пунктирных или зигзагообразных линий, которыми они украшают свои калебасы. Как и в случае с кадиувеу, я раздал им листы бумаги и карандаши. Поначалу они понятия не имели, что со всем этим делать. Но однажды я заметил, как они рисуют на бумаге горизонтальные волнистые линии. Что это значило? Ответ был очевиден: они писали или, точнее, пытались пользоваться карандашом так же, как это делал я, не зная ему иного применения, поскольку я еще не показывал им своих рисунков. Большинство туземцев этим и ограничились. Но вождь племени оказался куда более сообразителен, он один понял предназначение письма. Он потребовал у меня блокнот, и мы, работая вместе, были одинаково оснащены. Вождь не сообщал мне устно те сведения, которые я хотел получить, а чертил на бумаге извилистые линии и показывал их мне, ожидая, что я непременно прочту его ответ. Он и сам, казалось, искренне верил в разыгрываемую им комедию; начертив линию, он внимательно ее рассматривал, пытаясь разгадать ее значение, и каждый раз разочарование отображалось на его лице. Но он старался не показывать этого; между нами установилось молчаливое соглашение, что его неразборчивые каракули имеют смысл. Итолько я начинал делать вид, что расшифровываю их, как он сам принимался объяснять мне, что они означают, таким образом избавляя меня от необходимости требовать дополнительных разъяснений.

Так вот, когда вождь собрал всех вокруг себя, он вынул из корзины лист бумаги, покрытый волнистыми линиями, притворился, будто читает его и с нарочитой медлительностью ищет в «списке» предметы, которые я должен был отдать взамен предложенных подарков: этому, за лук и стрелы – тесак; тому, за ожерелье – бусы… Эта комедия продолжалась в течение двух часов. На что он надеялся? Может быть, обмануть себя самого или удивить своих соплеменников, убедив их, что принимает активное участие в распределении предметов, что он вступил в союз с белым и посвящен в его тайны. Мы стали торопиться с уходом, опасаясь того, что будет, когда все привезенные мною сокровища окажутся в чужих руках. Поэтому я не стал углубляться в ситуацию, и мы отправились в путь, по-прежнему в сопровождении индейцев.