Голос Вессема. Радиомолчание - Теа Сандет

тут же почувствовала, как кто-то схватил меня за локти и потащил назад. Вырвавшись, я обернулась и увидела Эрику.

— Что происходит? — спросила она меня.

— Эта телепатка психованная, — ответил Дейнак, одергивая форменный комбинезон.

— Тебя я не спрашивала, — отрезала Эрика, и, пробормотав под нос какое-то ругательство, парень вышел.

— В чем он соврал? — спросила она, когда дверь закрылась.

Я молчала, тяжело дыша.

— Корто, в чем он соврал? — спросила она с нажимом.

Я лихорадочно пыталась придумать что-то, чтобы врать пришлось не слишком сильно. Что-то, наверное, можно рассказать. Хольт же говорил, что постоянно меня никто не слушает.

— Он ее не допрашивал, — сказала я медленно. — Рейнис ту девушку. Видела ее лицо? Как она двигается? Он ее изнасиловал, и Дейнак об этом знает.

— И ты это определила по ее движениям? — спросила Эрика с сомнением.

— Я такое уже видела — у себя в Гетто. Я уверена. И к тому же… — я засомневалась, стоит ли говорить, потом мысленно махнула на все рукой, — к тому же ты обратила внимание, что в начале ему сказал тот мужик из комиссии?

— То же, что и всем.

— Нет. Я только сейчас поняла. Он сказал «уголовная ответственность за отказ от дачи показаний». Поняла? Не за ложные показания, а только за отказ.

Эрика несколько секунд молча смотрела на меня.

— Думаешь, они знали, что он лжет?

Я пожала плечами.

— Думаю, они хотели, чтобы мертвый Рейнис не выглядел полным отморозком. А для Аре это все равно ничего не изменило бы. Так что, думаю, да.

Не было нужды объяснять, зачем врала Квета. Очень много всего можно пообещать девушке, которую арестовали во время контртеррористической операции.

— Интересно, чего еще мы не знаем, — тихо сказала Эрика.

— Много чего, — раздался голос позади нас, и мы едва не подпрыгнули.

Как Петер умудрился так незаметно к нам подобраться? Дверь даже не скрипнула. Как он нас услышал из коридора, у меня вопросов не было — он, наверное, за километр шепот слышит.

— Что ты имеешь в виду? — первой опомнилась Эрика.

Но ответить он не успел. Дверь резко распахнулась — так, будто ее открыли пинком. На пороге стояла мачеха Эрики. Она тяжело дышала, так, словно бежала сюда на всей скорости через весь корпус.

— Вон, — сказала она резко, глядя то на меня, то на Петера. — Вон отсюда, и чтоб я ни слова не слышала, кто о чем солгал комиссии. А с тобой, — она перевела взгляд на Эрику, — нам надо серьезно поговорить.

***

Сказать, что я испугалась — не сказать ничего. И мне некого было винить, кроме самой себя.

Я прислонилась к стене, откинув голову назад и прикрыв глаза. Я расслабилась, я начала доверять кому-то, кроме своего брата — и вот результат. Все, с этого момента обо всех этих делах общаюсь только с Коди и только жестами, и изредка. Плевать, кто о чем соврал — мы с Коди должны быть вне подозрений. С собственной смертью я успела смириться до прихода сюда, но Коди — Коди должен получать лекарство, и если для этого надо воевать с воображаемыми террористами — я буду это делать, лишь бы не подставить его.

Мой лексон завибрировал — пора было двигать к Кариму на очередную тренировку. Я со вздохом отлепилась от стены и пошла к выходу. Двери послушно открылись, я оказалась на улице. В последние дни заметно похолодало — было хорошо заметно, что уже середина сентября. Мне даже не верилось, что я проторчала тут все лето и что уже пора идти на склад и получать теплую одежду. Коди был прав тогда, в самый первый день — сначала тут сложно, но потом привыкаешь и даже нравится.

Ветер с холмов просто до костей пробирал. Я поежилась и обхватила себя руками. Я шла очень быстро, почти бежала, так что полковника Валлерта заметила в самый последний момент. Я остановилась и вскинула руку к виску, а потом мой взгляд зацепился за что-то еще, и я почувствовала, как на щеках проступают алые пятна. Полковник Валлерт был не один, его сопровождали капитан Лесовец, сержант Дале и — вот черт! — Мартин Винценц. Я подождала, пока они пройдут, чувствуя, как Винценц сверлит меня взглядом. Ничего, успокоила я себя. Он меня в прошлый раз не узнал, а в этот и подавно не узнает — краска с волос давно сошла, прическа другая, а еще я очень удачно упала на тренировке, и теперь на скуле красуется ссадина.

Это потом я поняла, что эта долбаная ссадина и мои побелевшые от холода губы слишком напоминали всю ту краску, которую на меня намазала Анне перед вечеринкой в НейроКортИнн. А тогда я просто побежала на тренировку к Кариму, и он был рад мне, и мы отлично позанимались до самого вечера, и уже в самом конце его планшет мигнул, принимая какое-то сообщение.

Он прочитал его и потер висок.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Ладно, похоже, тебе надо идти.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Не знаю, — ответил он, все также глядя в планшет.

А потом дверь открылась, вошли сержант Дале и еще один сержант, тот, что изображал террориста на учениях, остановились по бокам от моего стола.

Я встала, изобразив приветствие, но они не отреагировали.

— Рядовая Корто, — сказал сержант Дале, — проследуйте с нами.

Я опустила взгляд — в его руках были наручники.

Мне стало жарко, голова сама собой повернулась к двери. Если перепрыгнуть через стол, если сбить с ног одного из них…

В дверном проеме стоял Мартин Винценц.

— Здравствуй, Рената, — сказал он мне с улыбкой.

***

Никто ничего не стал мне объяснять.

Обманчиво тонкие наручники защелкнулись на запястьях, и силовое поле стянуло мои руки так, что я даже пальцами пошевелить не могла. С двух сторон меня крепко схватили под руки. Уже у двери я обернулась, кинула на Карима последний отчаянный взгляд, и он словно отмер.

— Реталин, не волнуйся, я уверен, все выяснится, — крикнул он мне вдогонку. — Я сейчас же пойду к руководству и все узнаю!

Это было как в тягучем дурном сне. Перед глазами все плыло, взгляд цеплялся за какие-то мелочи, мозг лихорадочно искал возможность вырваться, но я понимала, что это бесполезно. Меня протащили по коридору, затолкнули в лифт, который спускался целую вечность, вывели в новый коридор с черной полосой вдоль стен. Еще десять метров — и меня втолкнули в крошечную камеру. Дверь захлопнулась, свет погас, и я осталась одна.

Некоторое время я стояла, оглушенная, тяжело