Двум смертям не бывать - Наталья Шнейдер

— Какими судьбами, отче? — спросил Рамон после того, как священник был накормлен-напоен как полагается.

— Проезжал мимо, решил заглянуть. — Он поерзал в кресле, сыто сложил руки на животе.

Рыцарь приподнял бровь — во внезапное желание увидеться не слишком-то верилось, особенно если вспомнить, что последний раз они встречались… ну да, перед тем боем, когда разбили армию Кадана.

— Сдается мне, все не так просто, отче.

Дагобер на его месте пустился бы в пространный разговор, делая вид, будто принимает все за чистую монету — пока гость сам не расскажет, зачем явился. Но то Дагобер — а сам Рамон так и не научился этим штукам. Да и не хотел учиться, если уж на то пошло.

— Хорошо, признаюсь: хотел поговорить. Я не вижу тебя в церкви.

— Отче, в замке есть часовня. Увы, я до сих пор не окреп и ездить в город… — Воин изобразил скорбную мину. Незачем Сигирику знать, что в Аген он больше ни ногой… никому об этом незачем знать, а раны — хорошая отговорка. Пусть так и будет, осталось-то.

— Жаль. Значит, новостей не знаешь… — Священник пустился в перечисление последних сплетен. Рамон терпеливо слушал. Кто-то женился, кто-то родил, этот пожертвовал церкви, ведьму вот будут жечь.

— Поучительное зрелище, жаль, что не сможешь приехать.

— Я не бываю на казнях, — пожал плечами Рамон.

— А стоило бы побывать, — подался вперед священник. — Чтобы увидеть, что ждет тех, кто отрекается от Господа нашего, творя злые чары.

— Что суд и кары земные по сравнению с судом Господним и вечной мукой?

Вот тебе, святоша. Жри сам то, что предназначил для других, и не морщись.

— Рад, что ты это сознаешь. Значит, тебе не жаль эту женщину?

— Отче, не понимаю. — Хорошо бы и вправду не понимать, но, кажется, ясно, куда клонит священник. По хребту побежал холодок. Откуда-то вылезла нелепая мысль: как хорошо, что у людей нет хвоста, скрывать чувства было бы куда труднее. — Это не первая казненная ведьма на моей памяти и наверняка не последняя. Все знают, что добрых чувств к ним у меня нет и быть не может. Так почему жалеть именно эту?

— Потому что с ней ты предавался прелюбодеянию.

— Вот оно что… — Рамон откинулся в кресле, заставил себя расслабить мышцы. — Что ж, если тебе это известно, то известно и то, что несколько месяцев назад я порвал с этой греховной связью. И, между нами — именно потому, что узнал…

— Но не рассказал.

— Ведьма, не уличенная в преступном деянии, не подлежит суду. То, что я ненавижу это племя, — еще не повод. — Он пожал плечами. — Признаться, в тот момент я меньше всего думал о справедливости. Лишь о том, чтобы Господь удержал от греха убийства. Поэтому и покинул город как можно скорее.

— Твоя беспечность не осталась без последствий, — воздел палец Сигирик. — Ведьма сгубила две невинные души — женщину и ее нерожденного ребенка.

— Отче, мне жаль, что так вышло. — Рамон выдержал взгляд священника. Неторопливо встал, не забыв изобразить слабость, прошел к столу. Шкатулка открылась с легким стуком. — Если бы я знал, что так случится, — убил бы ведьму сам. Увы, лишь Господу ведомы судьбы людские. Когда казнь?

— Вчера вынесли вердикт о ее виновности. И передали светским властям: да свершат милосердно и без пролития крови. Полагаю, как водится, отложат исполнение на три дня.

Рамон кивнул, вытащил из шкатулки кошель, взвесил в руке.

— Я подумал вот о чем: эта ведьма использовала нечистую силу, чтобы спасти меня и маркиза, — значит, получается, и мы замараны. Я приму епитимью на твое усмотрение, и… Вот. — Он протянул кошель Сигирику. — Полагаю, это пожертвование явит мое раскаяние.

— Епитимью… — Кошель исчез в складках одеяния. — Ты приедешь в город и посмотришь казнь от начала до конца. Дабы впредь было неповадно. А потом… Будешь поститься сорок дней и перед сном читать молитвы Господу нашему, пока не истает свеча.

— Как скажешь, отче.

— Что ж, мы отдали должное телу, поговорили о душе — расскажи теперь, как вы тут живете.

Еще с четверть часа Рамон рассказывал, сколько — если Господу будет угодно — снимут с полей, что найденный оружейник превосходен, а вот кухарку пора прогнать, стала нерадива, сколько заказано гобеленов и сколько тюков шерсти настрижено с овец. Сигирик слушал, устремив взгляд в одну точку, изредка кивая. Наконец он поднялся.

— Рад был повидать тебя, сын мой. Но пора и честь знать — впереди дорога.

— Не смею задерживать.

Он проводил священника до экипажа, дождался, когда закроют ворота.

— Седлать коня, живо! И сменного!

— Что стряслось? — Бертовин, как всегда, появился откуда ни возьмись. — Куда несет одного?

— В Аген.

— Это я понял, больше некуда. — Он взбежал по лестнице следом за Рамоном. — Объясни толком.

Рамон объяснил.

— Плохо дело. Я с тобой.

Спорить Рамон не стал.

Он не запомнил, ни сколько времени заняла дорога, ни сколько раз меняли коней. Очнулся, лишь увидев недоумевающие взгляды дворцовой стражи — нечасто к воротам подъезжали взмыленные всадники на таких же взмыленных скакунах. Выбрался из седла, вызвал дворцового камердинера. И даже не успел как следует порадоваться тому, что может просить у герцога аудиенции в любое время.

— Судя по твоему виду — рассказали, — начал Авгульф, едва они обменялись подобающими приветствиями. — Но я думал, ты больше не интересуешься этой женщиной.

— Не интересуюсь. Но и не верю. — Как хорошо, что они были одни. Не придется говорить обиняками.

— Она призналась.

Рамон закрыл глаза. Плохо. Теперь ничего не попишешь. Но почему-то уверенность в том, что девочка невиновна, никуда не делась. Уверенность — или любовь, пропади она пропадом?

— Под пыткой, пожалуй, и я признаюсь в чем угодно.

Веревка, вода, огонь[26]. Оставалось только надеяться, что Лия сломалась быстро. Думать об этом было невыносимо.

— В том и беда, — вздохнул герцог. — Мне самому все это не нравится. Но ее и пальцем не тронули. Просто, когда начала запираться, объяснили, что к чему. И она призналась в том, что навела порчу на Бертраду, отчего и та и ребенок погибли.

— Не верю.

Герцог пожал плечами:

— Веришь, не веришь… что проку теперь? Признаться, как бы это ни звучало, все обернулось к лучшему. Дагоберу сейчас ублюдки ни к чему, а жениться, сам понимаешь, он и не собирался. Но обвинение предъявлено, признание получено — и мне никуда не деться, закон есть закон.

В это невозможно было поверить. Не могла Лия никого убить — просто не могла. Сколько бы он в сердцах ни кричал про приворот, по большому счету, он и в это не верил. А уж убить… Она невиновна — Рамон знал это, словно речь шла о нем самом. Но почему она призналась? Испугалась? Наверное. Девчонка…