О Китае - Генри Киссинджер

В моих с ним делах тонкий и чуткий стиль Чжоу Эньлая помогал преодолеть многие ловушки в разворачивающихся отношениях между двумя ранее враждовавшими крупными странами. Китайско-американское сближение началось как тактический ход периода «холодной войны» и трансформировалось в основу развития нового глобального порядка. Ни один из нас не питал иллюзий относительно того, что способен изменить основные убеждения другого. Как раз отсутствие таких иллюзий и способствовало нашему диалогу. Но мы озвучили общие намерения, сохранившиеся на протяжении нашего пребывания на посту, — один из высших показателей, на который могут претендовать политические деятели.

Но все это еще предстояло понять и прожить в отдаленном будущем, когда Чжоу и я сели за покрытый сукном стол, желая понять, возможно ли вообще начало примирения. Чжоу Эньлай пригласил меня как гостя выступить первым. Я решил не вдаваться в подробности вопросов, разделявших две страны, а сосредоточился на развитии китайско-американских отношений с философским прочтением. Мои первые фразы содержали цветистые выражения нечто вроде: «Много гостей приезжало на эту прекрасную, а для нас таинственную землю…» И тут Чжоу Эньлай прервал меня: «Вы узнаете, что она не таинственная. Когда Вы с ней познакомитесь, она не будет выглядеть такой таинственной, как это кажется в первый раз»[381].

Разгадывать тайны друг друга — хороший способ определения наших проблем, но Чжоу Эньлай пошел дальше. В первом своем замечании по поводу прибытия американского представителя впервые за 20 лет он отметил, что восстановление дружбы является одной из главных задач нарождающихся отношений — мнение, уже высказанное им на встрече американской команды по настольному теннису.

Во время моего второго визита тремя месяцами позже Чжоу Эньлай встречал мою делегацию так, будто дружба уже стала установленным фактом:

«Это всего лишь вторая встреча, и я говорю то, что я хочу сказать Вам. Вы и г-н [Уинстон] Лорд уже знакомы с этим, а мисс [Диана] Мэтьюз [моя секретарь] и наш новый друг [обращаясь к офицеру Джону Хау, моему военному помощнику] еще нет. Вы, вероятно, думали, что коммунистическая партия Китая о трех головах и шести руках. И вот, нате вам, я такой же, как вы. Человек, с которым можно здраво рассуждать и разговаривать без утайки»[382].

В феврале 1973 года Мао обратил внимание на то же самое: Соединенные Штаты и Китай были когда-то «двумя врагами», высказался он, приглашая меня в свой кабинет, а «сейчас мы называем отношения между нами дружбой»[383].

Однако это был расчетливый, несентиментальный вид дружбы. Китайское коммунистическое руководство сохранило некоторые традиционные подходы в общении с варварами. При таком подходе противоположной стороне льстят, позволяя ей вступить в китайский «клуб» в качестве «старого друга». В такой ситуации трудно говорить о разногласиях, а конфронтация воспринимается весьма болезненно. Китайские дипломаты, когда проводят дипломатию Срединного государства, действуют так, чтобы подтолкнуть своих партнеров на признание китайского превосходства, и тогда уступка может выглядеть как предоставление особых льгот собеседнику.

В то же самое время упор на личные взаимоотношения выходит за рамки тактического приема. Китайская дипломатия за миллионы лет научилась тому, что в международных вопросах каждое очевидное решение фактически влечет за собой новую серию связанных с этим проблем. Отсюда китайские дипломаты считают продолжение отношений важной задачей и, возможно, более важной, чем официальные документы. Для сравнения: американская дипломатия предполагает разделение на автономные сегменты, с которыми ведется работа согласно их уровню. При этом американские дипломаты тоже высоко ценят личные отношения. Отличие состоит в том, что китайские руководители соотносят «дружбу» не столько с личными качествами, сколько с долгосрочными культурными, национальными или историческими связями; американцы подчеркивают личные качества своих партнеров. Китайские заверения в дружбе рассчитаны на длительные постоянные отношения на основе поощрения их нематериальной стороны; американские — пытаются поощрять происходящее, делая акцент на социальный контакт. Китайские руководители готовы платить (хотя и в небезграничных пределах) за то, чтобы сохранить за собой репутацию верных друзей — например, Мао Цзэдун пригласил Никсона сразу после его отставки, когда его подвергли острой критике. Такой же жест последовал в отношении бывшего премьер-министра Японии Какуэя Танаки, когда тот ушел в отставку после скандала в 1974 году.

Хорошую иллюстрацию китайского упора на нематериальное во взаимоотношениях я получил у Чжоу Эньлая во время моего визита в октябре 1971 года. Я предложил направить передовую группу для подготовки президентского визита, сказав, что, поскольку у нас в работе много значимых вопросов, нельзя позволить техническим проблемам мешать нам. Чжоу Эньлай ответил, превратив мой рабочий вопрос в систему культурных ценностей: «Правильно. Взаимное доверие и взаимное уважение. Вот два важных пункта». Я подчеркнул функциональность, Чжоу выделил общий смысл.

Одной особенностью культуры, часто приводимой китайскими руководителями в качестве примера, являлось их восприятие исторической перспективы — способность, а на деле необходимость, думать о времени в категориях, отличных от применяемых на Западе. Чего бы ни достиг отдельный китайский руководитель, все обусловлено временными рамками, представляющими небольшой слепок общего опыта современного ему общества, в отличие от происходящего с другими руководителями в мире. Временные рамки и масштаб китайского прошлого дают возможность китайским руководителям использовать мантию почти безграничной истории, чтобы вызвать определенную скромность в своих партнерах (даже если то, что называют историей, является порой всего лишь образной интерпретацией). Иностранного собеседника можно заставить почувствовать, что он стоит на пути развития природы, а его действия расценены как заблуждение и предназначены для записи в виде сноски в обширных анналах китайской истории.

Во время первых контактов с нами по прибытии в Пекин Чжоу Эньлай предпринял героические усилия, стараясь в знак приветственного подарка представить американскую историю как более длинную, чем китайскую. Однако уже в следующем предложении он вновь вернулся к традиционному восприятию: