Кукловод - Андрей Троицкий

– Чего не боюсь? – не понял старик.

– Ну, мертвецов не боитесь? Вы один, а вокруг целый город мертвых.

Дед снисходительно усмехнулся, обнажив лошадиные прокуренные до черноты зубы. Он набил трубку с длинным мундштуком мелкой махрой, прикурил от спички, с наслаждением втянул в себя дым.

– Живых надо бояться, не покойников, – ответил он.

Солнце, сверкнув последним бордовым лучом, исчезло. Быстро, как-то незаметно спустился вечер. Дядя Ваня засветил керосиновую лампу, поставил ее не на стол, а на подоконник. Акимов, разомлевший от спирта и теплой печки, блаженно вытянул под столом ноги, опустил подбородок на грудь и смежил веки.

Рогожкин осматривал обстановку. Дедова лачуга не президентский номер в «Метрополе», но жить можно даже здесь. Если ты не суеверный человек. Кровать, стол, печка. Старые фотографии на побеленных стенах. Некое подобие грошового уюта. По здешним меркам все удобства.

– А русских тут не хоронят? – Рогожкина же распирало любопытство. – Или одних только мусульман?

– Почему мусульман? И русские могилы есть. На другом конце кладбища. Немного, правда, русских могил, но есть. Они за отдельной загородкой. Как бы своя территория.

– Мы останемся здесь ночевать, можно? – спросил Рогожкин.

Старик пожал плечами, выглянул в окно.

– Ночевать? Лично я не против. Но лучше вам уехать. Кладбище не любит чужих людей.

– Это как: не любит?

Рогожкин не верил в байки об оживших мертвецах и прочей нечисти, но послушать страшные любил. Однако с наступлением темноты настроение кладбищенского сторожа изменилось. Дядя Ваня стал говорить мало, отвечал односложно, тихим голосом. Будто в комнате спал человек, и сторож боялся потревожить его сон. Старик часто вглядывался в черные густые сумерки за окном, будто старался кого-то разглядеть в темноте. Он понизил голос до шепота.

– Вот случай был год назад, – старик показал пальцем на кровать с высокими никелированными спинками. – Остановился тут казах. Прямо на этом месте лег на ночь. А я на палати забрался. Помню, ночью я беспокойно спал. Все чудились какие-то звуки, половицы скрипели, люди разговаривали незнакомыми голосами. Просыпаюсь чуть свет. В доме никого, постель пустая. Выхожу на двор. А казах тот лежит возле ворот. В луже собственной крови. Горло перерезано от уха и до уха. Голова только на позвонках держится. Будто не ножом по горлу провели, а острой косой. Спроси, кто его порешил? Не знаю, в доме были я да он. Я вот что думаю… Может, здешним покойникам он не понравился.

Акимов, смежив веки, дремал на стуле, тихо посапывал и не слушал всю эту ахинею о казахе, убиенном острой косой.

– А, по-вашему, кто же того казаха тюкнул, покойники что ли? – допытывался Рогожкин. – Может, он сам себя приговорил? Ну, несчастная любовь или что…

– Бог знает. Только примета была плохая перед его гибелью. Сидели мы с ним вечером, радио слушали. Темно было. А за окном появились огоньки. Светленькие такие. То ли белые, то ли зеленые. Вышел на крыльцо, огоньков не видать. Сел к окну, они снова появились. Поэтому и говорю: кладбище чужих не любит. Езжайте с Богом.

– Вы же сами говорили, что не боитесь мертвяков.

– Днем, может, и не боюсь. А ночью… Всякое может случиться. Езжайте. Вам что? На дорогу выедите, дуйте по ней. Через два часа будете в Картыке. Там найдете, где переночевать. А утром поедите в поселок агрокомбината.

Рогожкин решил, что дядя Ваня от одиночества, от близости бесчисленных могил, немного того, умом двинулся. И без очков видно, с чудинкой старик. Станет ли нормальный человек жить отшельником в этом месте, в доме, построенном на чужих костях, караулить заброшенное кладбище? Вот и видятся старику блуждающие огоньки и другие зловещие знамения.

Рогожкин потянулся к подоконнику, взял в руки радиоприемник на батарейках, видимо, единственную ценную вещь в доме старика. Спросив разрешения, покрутил ручку настройки, отыскивая в эфире выпуск новостей. Но на всех станциях, как сговорились, крутили одну попсу.

– А-лаба-лаба-ду-ду-ду, седой фарцовщик, – заорал приемник.

Рогожкин заулыбался. При звуках музыки Акимов сладко потянулся, разлепил веки.

– Пожалуй, так и поступим, – неожиданно согласился он. – Поедем прямо сейчас. Дорога у нас дальняя. А когда ехать, что днем, что ночью, все едино. Только вот чайку хлебнем на дорогу.

Старик, казалось, обрадовался решению гостей ехать в ночь. Он взял один костыль, поднялся, переставил чайник со стола на печку. Снова вернулся на место, прислонил костыль к стене, сел.

– Чайку на дорогу самое дело выпить, – сказал он.

Дядя Ваня набил трубку махрой, хотел прикурить от спички, но не успел. Акимов встрепенулся на стуле, резко выбросил вперед ногу. Выбил из-под дяди Вани стул. Рассыпался табак, не прикуренная трубка полетела в темный угол. Падая, старик вцепился в край стола, потянул стол на себя, но не смог удержаться. Спиной полетел на пол. Разломилась, рассыпалась спинка стула.

Акимов поднялся, шагнул к инвалиду.

* * *

Лежа на спине, старик тяжело охнул, схватил прислоненный к стенке костыль. Попытался отмахнуться от Акимова. Но тот ногой выбил костыль из рук. Пнул старика носком ботинка в пах. Бросился коленями на грудь. Усевшись на одноногом инвалиде, размахнулся и влепил ему увесистую зуботычину. Старик плюнул кровью.

– Ох, милый мой седой фарцовщик, – орал из приемника тонкий мужской голос. – Ох, лаба-дубу-да-да-да…

Акимов развернул левую руку и дал старику в глаз. Рогожкин, раскрыв от удивления рот, застыл на месте. Какая муха укусила Акимова? Какая сука его сглазила? Или стопка спирта так подействовала, возбудила агрессию? С какого хрена он сорвался? Сейчас замочит старика. В несколько ударов замочит. Рогожкину мучительно захотелось заступиться за гостеприимного инвалида.

– Ох, лала, лаба-ду-ду-ду, – надрывался приемник. – Не злись, фарцовщик, не тусуйся, мы все балдеем от тебя. Лаба-баба-дуду…

Рогожкин бросился на колени, ухватился за руку Акимова, отведенную назад для нового удара.

– Хватит, убьешь его.

– И хрен с ним, пусть сдохнет.

Акимов попытался вырвать левую руку, но Рогожкин, повис не ней. Навалился на всем телом на плечо Акимова, стараясь оторвать его от старика. Акимов развернулся, и что есть силы, ударил Рогожкина правым локтем в незащищенную грудь. Рогожкин вскрикнул от боли, отлетел в сторону, распластался на полу. На секунду неяркий свет керосиновой лампы разошелся крестом и померк в его глазах.

Зарычав по-звериному, Акимов навернул инвалида по шее, по ушам. Ухватил старика за острый кадык, сжал пальцы.

– Моя фамилия Акимов. Слышал обо мне?

Старик закашлялся. Акимов немного ослабил хватку, пустил ему кислород. Инвалид плевался кровью, кашлял.