Порода. The breed - Анна Михальская

Ричард выруливал на дорогу к Ньюмаркету. Изгороди пышно цвели, и в этот понедельник двадцатого июня к белым соцветиям боярышника нежно приникали светло-малиновые коронки собачьей розы. Мэй щебетала. Если прислушаться, можно было узнать и о точном маршруте поездки, и как Мэй намерена впервые без мужа проверять работу своего отеля — там, далеко на севере, у острова Скай, и что Скай — самый большой из Гебридских островов, и что когда-нибудь мы, конечно, отправимся вместе еще севернее — на Внешние Гебриды — туда, где они с Дунканом видели однажды с берега настоящих больших китов. Киты проплыли совсем близко, пуская высокие фонтаны. И что сейчас вся Шотландия в цвету — золотится на склонах холмов bonny broom, [128] а вот вереску время придет только в августе, и к цветению вереска я обязательно должна снова оказаться на холмах Шотландии вместе с ней.

Грустная и горестная была эта щебечущая песенка. Время, беспощадное время! Не вернешь ты мне моего Дункана — веселого, отчаянного шотландца Дункана, моряка и жокея! Любовь мою, мою молодость — нет, не вернешь! Вот о чем пела среди живых изгородей на зеленой дороге к Ньюмаркету синеглазая хозяйка Стрэдхолла, окрестных земель и отеля у острова Скай.

Миновали Ньюмаркет, лихо прокатившись по единственной его улице, выбрались на автостраду и по серому асфальту, под небом, таким же серым, как трава у дороги, двинулись к Лондону. Проносясь мимо, с неприязнью косились мои друзья-помещики в сторону старинных университетов и только дважды рукой махнули: — Там Оксфорд! Там Кембридж! Да и меня скорее отпугивали, чем привлекали клубившиеся над цитаделями знаний густые облака академической мудрости. Мимо, мимо!

И вот уже Лондон Стэнстэд — аэропорт внутренних линий. Мэй выдает мне таблетку валиума, а Ричард уверенно берет за руку.

— Вы позволите держать вас за руку все время полета, Анна? Очень долго — целых сорок пять минут. Но для меня это будет одно мгновение. Так говорили в старину. Но это правда! — Он смеется. Я содрогаюсь.

— Это от страха, Ричард, — губы плохо слушаются, и получается сдавленный шепот. И вижу: улыбка сразу же исчезает, брови сдвигаются. Он расстроен, но, взглянув на меня, легко верит: это и правда от страха. Снова улыбаясь, Ричард пропускает вперед Мэй и отдает ее во власть рыжей девушки со строгим ртом и серьезными голубыми глазами. А теперь моя очередь. Девушка снимает сумку с ленты транспортера и просит открыть. Я расстегиваю молнию, нервно дергая и застревая.

— Так. А теперь это отделение, пожалуйста.

Ах, еще карман. Его я не заметила. Сумку для поездки в Англию дала мне Валентина — своей не было. Открываю пустой карман сбоку.

— How! Could! You! Explain! THIS? [129] — в голубых глазах девушки, округлившихся от неожиданности, сверкает негодование.

На свет и всеобщее обозрение из кармана Валентининой дорожной сумки — сумки миллионерши — появляются ножницы. Это не просто ножницы. Это добротное советское приспособление для кройки нелегких отечественных тканей. Металла на его изготовление пошло килограмма полтора, не меньше. Кольца покрыты зеленой краской, лезвия тускло поблескивают серой сталью. Бедная Валентина! Прижимистый миллионер вынуждал ее экономить на всем — это я знала. У дивана, на котором спала чета новых русских, подламывалась ножка, и Валентина заменила ее подходящей по высоте стопкой книг. Но шить пальто! Я представила ножницы в женской руке — вот она продевает пальцы в зеленые кольца, разевает пасть полуметровых лезвий и выкраивает нечто элегантное из драпа. И тут же останавливает коня. Прямо на скаку.

— How. Could. You. Explain. THIS? — повторяет девушка.

Как я могу это объяснить? Да никак. И почему, почему меня не вывели с ними на чистую воду еще в Шереметьеве?

Впереди, полуоткрыв рот, смотрит то на меня, то на ножницы окаменевшая Мэй. Не успеваю обернуться, как спиной чувствую мягкость твидового пиджака, а плечами — тепло руки джентльмена. Чтобы заглянуть в лицо Ричарду, мне приходится поднять голову. Боже, он все еще улыбается! И даже шире, да, еще обаятельнее, чем прежде!

Well, dear. This is a Russian girl. She is envited to Scotland on a special purpose. Very, very special.

Oh, really! What IS that purpose, may I inquire?

She is to show their Russian way of shearing. She has already passed the border with this object, so don’t you bother.

Oh. [130]

Вот и все. В сизое брюшко игрушечного самолета пассажиров набирается не так уж мало. Мэй дает мне конфетку и со вздохом проходит в следующий ряд.

— Ну, теперь я наконец-то отдохну. Не волнуйся, Анна, все будет хорошо. — Она устраивается в кресле и, еще раз обернувшись, с печальной улыбкой затихает.

Ричард садится рядом с иллюминатором:

— Не стоит пока смотреть туда, Анна. Слушайте. — Он берет меня за руку. Рука сухая и теплая. — У этого самолета несколько двигателей. Если откажет один, что весьма маловероятно, будут работать другие. Аварий на этой линии не было никогда. Это безопасней, чем в автобусе. А теперь садитесь удобней. Сейчас я вам расскажу то, что обещал. Помните?

Я кивнула. На руке, кажется, мозоли. Да, определенно. От чего бы?

Спрашивать не буду — не полагается. Ведь ни Мэй, ни Ричард даже словом не обмолвились о ножницах. Вот это класс. Что значит воспитание. Что ж, и я так буду. Это нетрудно. Но главное — не болтать пустяков, чтобы заполнять ими паузы. От этого неприятности и выходят.

— Конечно, помню. Так куда нужно съездить?

— На самый юг. Только представьте: уже сегодня вы окажетесь на севере Шотландии. А через несколько дней — на южном побережье Англии. Увидите весь наш остров — от сурового севера до нежного юга.

— Чудесно, Ричард. Конечно, я поеду. Но мне показалось, что это не просто увеселительная прогулка, а просьба Энн. Правда?

— Да… Конечно.

— Так в чем же дело?

— Энн давно просит меня проведать одну ее старую знакомую. Действительно старую. Этой леди… ну, не будем уточнять, во всяком случае, она старше матери. Энн помнит ее, как помнят то, что запало в душу в раннем детстве, — такие впечатления неизгладимы. — Моя рука дрогнула, и Ричард чуть сжал ее и легко погладил. — В восемнадцатом году девочек вместе вывозили из России. Через Киев. Их родители пересекли линию фронта и добрались до виллы бабушки Ее Светлости в Ницце. И в конце концов оказались в Лондоне.