Все или ничего - Елена Ласкарева

И он имеет на это право — в конце концов, это его сын!

А проклятая ревность, как выяснилось, имеет свойство разрастаться и распространяться на все, как раковая опухоль…

И Владимир с раздражением ловил себя на мысли, что ревнует Ирину даже к Петьке…

Было мгновение, когда она стояла в такой опасной близости, что он едва удержался, чтобы не обнять ее…

И когда она уходила, независимо впечатывая в асфальт мягкие подошвы кроссовок, ему хотелось одним прыжком догнать ее, повернуть, запечатать язвительно кривящиеся в усмешке губы поцелуем…

Хорошо, что он сдержался. Как глупо он бы выглядел после ее гневной отповеди…

Владимир не мог спокойно думать об Ирине. Возмущение закипало каждый раз, когда, словно черт из табакерки, выскакивали воспоминания…

Раньше он считал себя виноватым. Теперь виновна она.

Но странная штука — и теперь Ирина явилась к нему в кабинет обвинять. Словно он ее бросил, а не она нагло, на его глазах продолжала отношения со своим спортивным любовником!

Гадкое чувство… Не думал Владимир, что эта девчонка может быть так расчетлива… Принимала его ухаживания, его… потому что знала, что он богат, что он спонсор больницы, что… он замнет дело о ее вине в роковой аварии…

Ни одному ее слову верить нельзя. Она смотрела такими ангельски чистыми глазами, так порывисто лепетала любовные признания… что Владимир забыл о своей обычной осторожности…

Все слетаются на его деньги, как мотыльки к яркой лампе. Казалось, Ирина единственная, кому это безразлично, кому нужен именно он…

Она говорила ему о его теплых, надежных руках… просила удержать ее рядом, сжать покрепче, не отпускать… А сама попутно продолжала встречаться с прежним возлюбленным…

Как же они, наверное, смеялись вдвоем, кувыркаясь на продавленном диванчике… Издевались над стареющим тупицей, над недалеким денежным «папиком»…

Владимир скрипнул зубами.

И после всего этого она еще смеет его обвинять?! Она считает, что он должен сделать вид, что все нормально? Решила, что обрела над ним полную власть?

И еще хватает наглости беспардонно врываться к нему и упрекать… Да еще задавать дрожащими пухлыми губками наивный вопрос: «Ты меня любишь?»

Он любит. Но это ровным счетом ничего не значит. Он сильный человек и сумеет справиться со своей слабостью…

— Зинаида Леонидовна! — позвал он с порога, удивляясь, что никто не спешит ему навстречу с мягкими шлепанцами в руках.

И из кухни не доносится привычный перезвон посуды и ароматные запахи домашней еды…

Похоже, никого нет…

Владимир обошел все комнаты, заглянул к Петьке… и вздохнул с облегчением. Слава Богу, никто не будет мешать, назойливо зудеть над ухом, обиженно поджимать губы, когда он вежливо откажется от обеда…

Можно спокойно запереться в кабинете, закурить крепкую сигару… и подумать… о ней.

Он запрещал себе это делать, но… запретный плод сладок…

Владимир уселся в вертящееся кресло, отрегулировал наклон спинки, достал из деревянного ящичка толстую ароматную сигару и поискал глазами ножичек для обрезки.

Черт! Наверное, опять Петька утащил. У него просто мания — уже целую коллекцию собрал из перочинных ножиков, декоративных финок с выкидывающимися лезвиями и…

При мысли о Петькиной коллекции Владимир машинально мельком взглянул на свою… И похолодел.

Два зияющих пустых места на персидском ковре. Одно от сабли, другое от палаша…

Он сразу же вспомнил зеркальные осколки в углу за дверью, на которые не обратил внимания, проходя в комнату…

Что здесь было? Драка? Ограбление?

В памяти всплыла и другая картина, на которую Владимир пять минут назад не обратил особого внимания: Петька с тяжелой хозяйственной сумкой воровато оглянулся и метнулся в глубь проходного двора…

Она запечатлелась перед глазами как стоп-кадр, так что Владимир мог рассмотреть мельчайшие детали… и особенно — очертания длинных ровных предметов, прорисовывающиеся сквозь тонкий дерматин… Силуэты палаша и сабельки…

Этого еще не хватало! Снова-здорово! Опять иметь дело с майором Ковалевым?!

Петька сам нарывается на неприятности… Зачем утащил? Хочет продать? Как тот старинный мушкет? Ушел из дома? По ведь Владимир последнее время старался быть терпеливым и покладистым, прощал все его дурацкие выходки…

Куда он мог пойти? Через дворы надо бежать минут десять, пока не упрешься в дальний угол сквера… Если бы Петька собирался куда-то в другое место, то свернул бы к метро или троллейбусу… А эти запутанные дворики московского центра, как ни странно, не сообщаются ни с какими видами транспорта…

Владимир бросил сигару обратно и выскочил из дома. «Сааб» домчит его до последней арки проходных дворов за несколько минут. Вот там он и будет поджидать своего сынка…

Поворот на Садовое, с него в переулок, потом в другой… и он уже мчится вдоль решетчатой изгороди сквера…

А вдалеке между кустами мелькает знакомая фигурка, согнувшаяся под тяжестью сумки с похищенным…

Владимир резко затормозил, выбрался из машины и одним прыжком преодолел чугунную решетку изгороди.

Домашние мягкие тапочки свалились с ног… Дьявол! Впопыхах он даже не успел переобуться…

Шаркая тапками, Владимир мчался по аллее, которая делала поворот и оканчивалась густыми зарослями черемухи.

Ну и оружие! Сила! Руки отваливаются… Еле дотащил…

Неимоверно довольный собой, Петька раздвинул сплетенные ветви черемухи и выбрался на крошечную вытоптанную полянку с поваленным деревом посередине.

— Во! Гляди! — с ходу выпалил он. — Клево?

Но на полянке никого не было… Рыжая как сквозь землю провалилась…

— Ир! — на всякий случай позвал Петька, отказываясь поверить в предательство.

Она смылась. Не дождалась. Вернее, спровадила его, как последнего несмышленыша, а сама отправилась на поиски его врагов…

Но это его враги! И он должен был бы расправиться с ними!

От горького, обвального чувства несправедливости Петька уселся на поваленный ствол, бросил у ног тяжелую сумку и заплакал, как маленький…

Ничего… это не стыдно… никто же не видит…

— Ты здесь? Вот и прекрасно! Не ожидал?!

С такими восклицаниями Владимир появился перед своим блудным сыном. И весь он излучал праведный гнев и возмущение…

Но заготовленные слова и упреки застряли в горле.

Петька сидел, опустив голову на руки, и жалобно всхлипывал…

— Сын! Что с тобой?! Ты скажи… Кто тебя… Кто?!