Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Алексеев

ударил себя в грудь.

— Ни за что! А за те слова вы уж меня извините, я совсем не то хотел…

— Ладно, ладно, я забыла об этом.

Она огляделась в полутемной аллее.

— Ой, куда мы забрели? Пойдемте обратно!

— Почему?

— Да тут, наверно, шантрапа какая-нибудь… Вон, с гитарой…

Из глубины аллеи доносились гитарные переборы и виднелась парочка на скамейке. Попова потянула Алексея Павловича под руку обратно, но он пригляделся — это были знакомые личности: Лешка и Машка. Девчонка старательно тренькала на гитаре, а Лешка с видом мэтра одобрительно похлопывал ее по плечу

— Айн момент, — сказал Алексей Павлович, — мы с этой шантрапой сейчас разберемся…

— Не надо! — забеспокоилась Попова. — Я понимаю, вы храбрый человек, воевали, но не надо…

Однако он уже шагал к ребятам.

— Эй, пионеры, не засиделись вы тут, а? На часы гляньте!

— Ты что, дед? — засмеялся Лешка.

Алексей Павлович не успел ничего сказать — на Лешку налетела испуганная и оттого еще более воинственная Попова.

— Не смей разговаривать со старшими на «ты»! И какой он тебе «дед»!

— Родной, — оторопел Лешка.

— Что?!

— Ну да, ну да, — неловко затоптался Алексей Павлович. — Свои мы, тут все свои…

— Ничего не понимаю! — возмутилась Попова.

Лешка любезно взялся ей все объяснять:

— Понимаете, это мой родной дедушка Алексей Павлович. Это — моя знакомая Маша. А вы… Извините, дедушка нас не представил…

Алексей Павлович затруднился произвести взаимное представление, и Попова выручила его, протянула по-мужски руку:

— Попова!

Лешка ответил вежливым рукопожатием.

— Вера Семеновна, — добавил Алексей Павлович.

— Сергеевна, — уточнила она.

— Ох, извините…

— Ничего, ничего… Какие симпатичные ребята!

— Ага, только взрывоопасные! — проворчал Алексей Павлович. — Небось готовят новый концерт для академика с лифтом…

— Что? — не поняла Попова.

— У дедушки сегодня просто такое настроение, — вновь любезно пояснил Лешка. — Он и отчество ваше подзабыл, и нам забыл сказать «здрасьте»!

Его ирония стала последней каплей, после которой Алексей Павлович взвился от идиотизма ситуации.

— Здрасьте и до свиданья! Опять мне, что ли, от ее отца выговор принимать? А ну марш домой!

— Что с тобой, дед? — изумился Лешка и опять съязвил: — А-а, не на ту ногу приземлился? Вы знаете, дед у меня — ас! Совершил затяжной прыжок из окна без парашюта…

Напоминание о приключении еще более разъярило Алексея Павловича. На его скулах набрякли желваки.

— А ну домой!

Но те же фамильные желваки заиграли и на костлявых скулах Лешки. Он снова вызывающе положил руку Машке на плечо.

— Нет, мы еще погуляем. А ты, дедушка, отдохни, у тебя был нелегкий день.

— Что-о? Это ты кому…

— Тебе, дедушка, тебе. Ты меня вырастил, выучил — и спасибо!

— Сопляк! — сорвался с тормозов дед.

— Алексей Павлович… — попробовала вмешаться Попова.

Но его уже нельзя было остановить.

— А ну марш домой! По-доброму советую!

Но и Лешку тоже понесло без удержу.

— Хватит, насоветовал! А дальше я как-нибудь без тебя разберусь, когда спать ложиться, на кого учиться, с кем жениться..

— Ну, мы дома с тобой потолкуем… Жених!

— Ах, простите, — запаясничал Лешка, — совсем забыл, жених — это вы! Мне рановато, а вы в самый раз созрели…

Дед оборвал его увесистой оплеухой. И быстро пошел прочь.

Попова бросилась за ним.

Лешка схватился за щеку и, чуть не плача от нелегкой дедовой руки, продолжал кривляться перед Машкой.

— Ах, Маша, Маша, жених обиделся! А невеста побежала его утешать, только бы догнала, не рассыпалась…

Он опять не договорил — девчонка, не проронившая до сих пор ни слова, так же молча влепила ему пощечину с другой стороны. И тоже убежала по аллее.

А бедный Лешка замер, держась руками за обе щеки.

Алексей Павлович свернул с аллеи, пошагал напрямик через кусты, забился в какую-то глухомань и там уселся на пенек — сгорбившимся комком, усталый и одинокий.

Попова не сразу нашла его. А когда нашла, не знала, что сказать. Просто присела на другой пенек рядом.

Он заговорил сам. Глухо, отчаянно.

— Вот так жизнь оборачивается… Все самое дорогое — раз — и нету! Все, чем жил…

— Ну зачем же так…

— А как? Ладно, понимаю, я — прошлое. Но ведь живешь-то тем, что это прошлое не зря было и что будет у него продолжение… А тут — все, не нужен! Без тебя разберутся, без этого осколка прошлого…

Она осторожно тронула его руку.

— Не надо так, пожалуйста!

— Да-да, простите.

Он яростно провел ладонью по лицу, будто пытаясь все стереть. Но не стерлось, не успокоилось. Он вновь заговорил быстро, с болью и каким-то удивлением.

— Я ж только вчера… ну просто вчера… в ванночке его купал! Кроха такой был костлявенький… Но шустрый! Никто с ним совладать не мог, только я. Он мать-отца вмиг обрызгает с ног до головы и пищит: «Деду хочу, деду!» Ну те — мокрые — и рады мне его сбагрить. Он меня тоже живо до нитки вымочит, но я — хоть бы хны! И весь он… ну просто весь, от пяточек до макушечки, вот тут умещался…

Алексей Павлович с горестным недоумением глядел на свои растопыренные ладони, пытаясь постичь непостижимое. Впрочем, чего уж тут такого непостижимого — банальный житейский круговорот. И хотя глаза Поповой были полны сочувствия, она смогла утешить его тоже вполне банально:

— Что поделаешь, мы стареем, они растут — закон жизни.

Это его явно не утешило. Она продолжала:

— Да, они растут и вырастают какими-то… ну совсем не такими, какими были мы. Вот ведь еще мальчишка, а сколько ярости, какая убежденность, что он прав, он один! А как хорохорился перед девчонкой… Глаза горят, слова опережают мысли! Что за характер, откуда только это берется…

Алексей Павлович вдруг сказал безнадежно:

— Откуда, откуда. Ясно откуда: мой у него характер. Мой… В том-то и вся беда!

Попова икнула, словно проглотила горошину. А потом не выдержала и рассмеялась. Он покосился на нее с обидой. Она оборвала смех.

— Извините, но, похоже, вы сами разберетесь, а я вам не советчик. Нет у меня ни детей, ни внуков…

Он, все еще в запале, буркнул:

— Ну и, значит счастливая вы — без этих паршивцев!

— Какое уж тут счастье, — просто сказала Попова. — Всю жизнь одна.

Он опомнился, взмолился:

— Извините меня, дурака! Я все только о своем, простите!

— Что вы… Ничего, я привыкла.

Она съежилась от порыва ветра, обхватила себя обеими руками.

— Холодно… Пойдемте?

Ночью в доме было тихо и печально. Нарушали тишину лишь мерные шлепки падающих в кухонную мойку капель из неплотно закрытого крана. Алексей Павлович стоял,