Самойловы-2. Мне тебя запретили - Инна Инфинити

— Натали!!! — только и успела услышать я истошный крик режиссера.

«Я без него смогла», — была моя последняя мысль, когда тело соприкоснулось с землей и нестерпимая боль пронзила каждую его клеточку. А затем наступила тьма.

Мне никто ничего не говорит. Первые две недели из-за сильного сотрясения мозга я не разговаривала. Сейчас голова стала болеть меньше, теперь я могу задавать вопросы, но на них никто не отвечает.

Идут дни, а мне никто не говорит, что со мной.

— Мам, — зову, но мой голос тише, чем ее рыдания. — Мама, — повторяю чуть громче.

Родительница отрывается от моего живота.

— Да, милая, тебе что-то подать?

— Мама, а долго я еще буду так лежать?

— Я не знаю, дорогая. Я не знаю.

— Спроси у врачей, когда мне можно будет встать?

Она молчит.

— Мам, ну с меня же снимут все это однажды? Трубки эти, гипс, — слезы снова заструились по лицу.

— Снимут.

— И я смогу встать, да, мам?

Родительница продолжает молчать.

— Почему ты не отвечаешь? Я же встану, мам? У меня важные съемки, я только подписала контракт с «Армани». — Судорожно шепчу. — Мне надо сниматься. Они не будут долго меня ждать, мам. Что врачи говорят? Когда с меня это снимут? У меня весь график из-за этого едет. Уже пора готовиться к осенней неделе моды, мне надо встречаться с модельерами. И у меня еще одна съемка в августе. Когда я уже встану, мам?

Рыдания окончательно сдавливают горло, и я уже не могу даже шептать. От безысходности и беспомощности я начинаю бить по койке руками в гипсе. Мама подскакивает со стула и бежит в коридор звать на помощь. В палате появляется медсестра. Она засовывает мне в рот какие-то таблетки и подставляет к губам стакан воды. Через несколько минут перед глазами все темнеет, и я засыпаю.

Снова противное пиканье. Оно будет сниться мне в кошмарах. Я больше не задаю вопросов и смиряюсь с тем, что мне никто ничего не говорит. А через два дня, когда мне снимают гипс с шеи и привозят в палату инвалидное кресло, я понимаю все без слов. Я уже месяц в больнице, а ног по-прежнему не чувствую. Я не могу пошевелить даже пальцами на ступнях.

— Пап, — тихо зову отца, который по привычке стоит у окна. Там, наверное, куча репортеров его снимает, но ему всегда было все равно на этих стервятников.

— Что? — поворачивается ко мне. Его глаза красные и опухшие.

— Пап, скажите мне уже хоть что-нибудь.

— Твой парень звонил несколько раз. Сказал, что освободился и теперь может приехать тебя навестить.

За этот месяц я разговаривала с Райаном два раза. Он сейчас снимается в новом блокбастере, и у него совершенно нет времени. Жаловался, что папарацци теперь следят за ним в два раза больше обычного и задают вопросы про мое состояние. Был недоволен этим. Странно, ведь он так любит популярность.

— Когда он приедет?

— Я так понимаю, что уже едет. Звонил из аэропорта.

— Пап, скажи честно. Я смогу ходить?

Отец медлит несколько секунд, а я замечаю, что его глаза снова наливаются слезами.

— Мы не знаем. Никто не знает. Но мы будем тебя лечить.

Горло сдавливает ком. За этот месяц мне сделали две операции на спину, а я как не чувствовала ног, так до сих пор и не чувствую. Но, может, это итальянская медицина не помогает? В Германии или в США должно быть лучше.

Райан приходит ко мне на следующий день.

— Привет, — садится на стул у моей койки.

— Привет, — шепчу ему.

В глубине души я на него обижена. Он не примчался ко мне сразу, как со мной случилось несчастье. И за месяц позвонил только два раза. Да, в последнее время мы часто ссорились, но ведь мы все равно вместе.

Райан переводит взгляд на инвалидное кресло, что стоит в углу палаты.

— Я не могу ходить, — говорю ему.

— Я знаю. Все только об этом и пишут.

Хмыкаю.

— Что еще пишут?

— Гадают, навсегда ли ты останешься инвалидом.

Слово «инвалид» режет мне слух. Ведь инвалид — это… это навсегда. А я ведь просто пока не могу ходить. Но ведь обязательно смогу.

— Опрашивают каких-то врачей, возможно ли в твоем случае исцеление, — продолжает. — Прикинь, они даже достали твою историю болезни. Видимо, кто-то в этой клинике слил им информацию за деньги.

— Почему ты не приехал ко мне раньше? — задаю наболевший вопрос. — Я месяц тут, Райан. Ты только два раза позвонил.

— Я был на съемках, ты же знаешь.

— Да какие к черту съемки, когда со мной такое!? — перехожу на крик. — Где ты был весь месяц, мать твою?

— Вот я приехал, когда освободился, — тоже повышает голос.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться и унять слезы. Я устала плакать.

— Что врачи говорят? Это надолго с тобой? — переводит тему.

— Тебе лучше знать, из нас двоих ты любишь читать таблоиды. Как там, кстати, твоя популярность? Выросла благодаря моему несчастному случаю?

Я вижу, как Райан напряжен и зол. Даже не взял меня за руку, даже не поцеловал.

— Послушай… — начинает после затянувшейся паузы. — Между нами давно все не так… В последнее время мы часто ссоримся. И это все, — он обводит палату руками. — Неизвестно, на сколько теперь с тобой. А у меня сейчас много новых проектов, я не смогу уделять тебе достаточно времени...

— Что? — перебиваю его. — Ты бросаешь меня?

Парень несколько секунд мешкает, будто пытается набраться смелости. Капитан Америка не такой уж и храбрый, это я уже давно поняла.

— Я думаю, что нам лучше расстаться, да, — наконец-то произносит.

Между нами снова воцаряется оглушающая тишина, прерываемая только пиканьем аппаратов. В висках пульсируют его последние слова.

— Уходи, — глухо говорю.

— Натали…

— Уходи, — повторяю громче. — Уходи, Райан.

Он шумно выдыхает, несколько секунд просто смотрит на меня, а затем встает и действительно уходит.

Мое сердце не разрывается от боли, горло не сдавливают слезы. Просто я теперь думаю, а кто еще от меня уйдет. Райан первый, но не последний.

Через три дня после Джексона ко мне приезжает Леруа. В отличие от моего бывшего парня он звонил мне регулярно.

— Как твои дела? — садится у койки.

— А ты как думаешь?

Взгляд Антуана тоже перемещается к инвалидному креслу в углу палаты.

— Мне очень жаль, что с тобой это случилось.

— Мне тоже.