Нечаев вернулся - Хорхе Семпрун

А если прибавить к этому возбуждение, в которое все они пришли от истории с негаданно вернувшимся с того света Даниелем, хотя она слышала обо всем этом лишь краем уха, то понятно, что вечер обещал многое, притом самого неожиданного свойства.

Когда она покончила с уроками, ей осталось только выбрать видеокассету из тех, что имелись у матери.

Беатрис пыталась быть честной и не стала искать какой-нибудь особо гадостный фильм, но, рыская по полкам с кассетами, она вдруг наткнулась на одну с именем «Адриана», написанным жирным фломастером. Она подумала, что это фильм о каком-то отпуске на взморье в то время, когда супруги еще жили вместе, тем более, что дата на этикетке, 1977 год, подтверждала ее догадку.

Беатрис взяла из холодильника бутылку кока-колы, попутно пожелала доброй ночи Роберто с Марией, опустила кассету в гнездо и поудобнее устроилась перед телевизором, вытянувшись в большом кресле.

Она нажала соответствующие кнопки пульта и приготовилась посмотреть фильм о том далеком прошлом, когда ей было только пять лет.

Чуть более чем через полчаса Беатрис Лилиенталь беззвучно рыдала, забившись в угол канапе и обложившись подушками, чтобы оградить себя от грубости этого мира.

При всем том ей казалось, что она имела некоторое представление о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они занимаются любовью. Эту науку она отчасти впитала с молоком матери и усвоила из таинств интимной стороны собственного бытия, отчасти из бесед, замечаний, роняемых шепотом или в приступе веселого безрассудного исступления девицами ее возраста.

В этом фильме сам Марк не попадал в кадр, поскольку держал в руках камеру. Но слышен был его голос, диктующий Адриане позы и жесты при ее соитии с партнером. Ни тела, ни лица мужчины объектив камеры почти не отразил. Слышался лишь голос, приказывающий и комментирующий, чуть надсадный от испытываемого Марком непристойного наслаждения подарить кому-то невидимому, третьему великолепное тело покорной и счастливой Адрианы.

В тот момент, когда ее мать закричала в пароксизме наивысшего блаженства, Беатрис Лилиенталь нажала на «стоп» и залилась слезами.

И вот теперь в полусумраке гостиной ей, беззвучно рыдавшей, стало казаться, что жизнь ее кончилась. По крайней мере, та, прежняя жизнь. Отныне и навсегда в ней что-то сдвинулось и начиналось нечто новое, полное мрака и жара соблазна.

Будущее рисовалось неясно, как пустыня с ее миражами, таинственными ловушками и безмерным одиночеством.

— В Тель-Авиве, — сказал Даниель Лорансон. — В новом французском книжном магазине. Его недавно открыли в Дизенгоф-центре на Черниговской улице… В первых числах сентября, три месяца назад…

Разговор происходил у Фабьены на улице Аббатства. Она как раз положила трубку после звонка Марка Лилиенталя. Даниель тоже поговорил с ним.

— Привет, Нечаев! — таковы были первые слова Марка, в точности повторившего слова Жюльена Сергэ, обращенные к Даниелю накануне в «Нью морнинг», когда они оба слушали неизвестного им трубача, великолепно исполнявшего темы старых песен Луи Армстронга. Марк и Даниель договорились о встрече. Но Марк считал излишним сообщать Эли и Адриане, если они придут к «Липпу», как было условленно, о том, что Даниель обретается совсем поблизости.

— Мне бы предпочтительнее повидаться с тобой без посторонних, — сказал ему Марк. Затем спросил, нет ли вестей от Жюльена. У Даниеля таковые оказались, и он со смехом сообщил:

— Он в Асконе. С двумя женщинами разом. Нет, так не предполагалось, но получилось… Одна — таинственная немка из хорошей семьи… Зовут Беттиной… Да, как ту маленькую сучку фон Арним, помнишь, Марк? — Даниель слышал смех Марка, искаженный проводами, делавшими его голос почти ирреальным. Его прежний смех, умный и чуть циничный. Было понятно, почему Марк вспоминал о Беттине фон Арним, о ее переписке, о ее странных возвышенно-жеманных текстах. Давным-давно, во времена их буйной юности, еще на улице Ульм, когда им хотелось поговорить о заблуждениях романтически настроенной души, на языке обычно крутилось имя этой самой Беттины. — Так вот, Беттина и лучшая подруга Беттины, насколько я понял. Жюльена совсем разморило от счастья, но при всем том он весьма шокирован. Но наш милый Жужу каким был, таким и состарится. Он всегда хотел маслица сегодня, а деньги за него отдавать — завтра… или никогда, что одно и то же. Да, Марк, кстати о маслице: ты бы не одолжил мне до твоего приезда Фабьену? Знаешь, в ожидании гораздо лучше думать о тебе, трахаясь в твою честь… — Но тут смех Марка оборвался, голос сделался резок и сух:

— Знаешь, она ведь совершеннолетняя. Фабьена имеет право делать все, что ей заблагорассудится. Но я тебе одалживать ее не собираюсь, а дарить тем более. Ее я оставляю себе!

— Идет, идет, уже уговорил, — миролюбиво пробубнил Даниель. — Только не лезь, пожалуйста, в бутылку, не надувайся… Я и сам намереваюсь поберечь ее для тебя, а в уплату ограничусь болтовней с этой блистательной собеседницей… Пока она заставляет меня открыть ей душу и рассказать биографию, так что одного этого хватит надолго.

Фабьена сидела напротив Даниеля. Она покраснела, услышав последнюю часть разговора.

— Ну и что сказал Марк по поводу вашего предложения?

Даниель налил себе неразбавленного виски со льдом. Он процитировал:

— «Фабьена — совершеннолетняя. Она имеет право делать все что захочет. Но я тебе ее одалживать не собираюсь, а дарить тем более… Оставляю себе!» Поздравляю! Быть может, вы стоите у истоков второго рождения Марка Лилиенталя.

Он поднял стакан и отпил большой глоток за ее здоровье.

В Тель-Авиве, в новом французском книжном магазине, он протянул руку к книге, еще даже не успев прочитать названия: «Пленник любви». Белая обложка, черный и красный шрифт, издание N.R.F. («Нувель ревю франсез») — вот что привлекло его внимание. В Бейруте, Каракасе, в Барселоне и Франкфурте — на всем протяжении его странствий томики с таким оформлением всегда притягивали его взгляд. Он брал их в руки с библиотечных стендов, с полок книжных лавок, рассыпанных по всему свету. Раскрывал, вдыхал привычный, отдающий стариной умиротворяющий запах.

Такая тяга, первое движение руки и сердца были понятны. Романы, оказавшие влияние на всю его жизнь, осенившие его юность, помогавшие выработать критерии добра и красоты в литературе, пусть произвольные, пристрастные, подчас тенденциозные, эти романы выходили в таких обложках. «Заговорщики» Низана, «Черная кровь» Гийу, «Тошнота» Сартра, романы Андре Жида и Уильяма Фолкнера. Одним словом, всякий раз, когда Даниель, где б это ни было, встречал книгу со знаком N.R.F. на обложке, он обретал уверенность в том, что жизнь продолжается.

Но в тот день, последний день его пребывания в Израиле, куда он приехал по подложному паспорту, открытие в тамошней книжной лавочке книги Жана Жене «Пленник любви» представилось ему еще более важным и значительным, нежели все прочие. В некоторой степени оно оказалось решающим. Оно довело до завершения ту длительную работу сознания, которая уже шла в нем, озарило все мгновенной вспышкой. Возможность свободно купить в Тель-Авиве книгу, проникнутую откровенной, вызывающей и даже неприкрыто глупой влюбленностью во все палестинское, показалась Даниелю блистательной иллюстрацией всех израильских достижений. Книжка-то, конечно, сама по себе ерунда, кроме двух-трех поразительно красивых фраз и наблюдений, все в ней вращается вокруг одной-единственной идеи, а сам автор бубнит и плачется с монотонной истовостью. Но видеть ее в израильском магазине значило убедиться, насколько эта страна с ее самобытной историей и миропониманием отличается от всех окружающих государств.