Поединок соперниц - Симона Вилар

Ух, как же я задел их! Крики, ругань, проклятия, кто-то в пылу даже свалился с тропы в заводь — пришлось вытаскивать. Кажется, мигни я сейчас, и они перережут всех крестьян на несколько миль вокруг. Смуглый Геривей Бритто предложил кое-что получше: мы ведь находились недалеко от владений Эдгаровой шлюхи Гиты Вейк, и что нам стоит приплатить любому проводнику, чтобы вывел нас к ее кремневой башне. А уж мы сможем поразвлечься с этой красоткой так, что Эдгар еще не раз будет каяться в принесенных нам унижениях.

— Глупцы! — воскликнул я. — Вы понимаете, чем это обернется для нас? Разве наш король Генрих похож на человека, который позволит чинить беспорядки в своих владениях? Или Эдгар снова простит нас, если мы коснемся его бесценной Феи Туманов? Болтаться нам тогда в петле, как ничтожным злоумышленникам.

Они притихли. Я же ощутил внутреннее удовлетворение: как все-таки сладко иметь власть над людьми.

— А что предложишь ты, Гуго? — спросил наконец Геривей. — Я ведь по твоей лисьей роже вижу, ты что-то замыслил.

Спутники сгруппировались вокруг меня, и я выложил свой план. Нет, я не собирался ни жечь села во владениях Эдгара, ни грабить его соплеменников саксов. Я собирался напасть на нормандские усадьбы Норфолкшира. Сейчас мы все переоденемся саксами, спрячем наши модные котты с эмблемами графа, вырядимся в меховые накидки и с воплем «Белый дракон!» разграбим и сожжем несколько поместий благородных норманнов. Здесь, в Дэнло, хрупкий мир между норманнами и саксами удерживается только волей Эдгара. Если же мы, выдав себя за его соплеменников, разорим нормандских сеньоров, последние в отместку за разбой тут же обнажат свои мечи и нападут на саксов. Огонь войны охватит весь Норфолк, и Эдгар окажется между молотом и наковальней: он либо будет вынужден поддерживать своих и, таким образом, вызовет гнев короля, либо ему придется подавлять мятеж саксов и сами его соплеменники найдут способ поквитаться с ним, а его имя станет проклятьем в Дэнло.

Они пришли в восторг от моего плана, воодушевленно зашумели. В этих искаженных яростью воинах больше не было ничего от тех унылых пленников, что жались под гневным взглядом графа. Они вновь ощутили силу, упоение от возможности ответить ударом на удар. И это дал им я.

Потом я стал объяснять, что недалеко отсюда находится нормандская усадьба Хантлей-Холл. Ее хозяин, рыцарь де Ласи, не такой человек, чтобы простить саксам нападение, и уж он постарается поквитаться с ними самолично.

И тут в тусклом свете сумерек я увидел, что Ральф де Брийар смотрит на меня иначе, чем остальные. Он явно не разделял всеобщих восторгов, рассеянно оглядывался на вопящих рыцарей. И смех замер у меня на устах. Я вспомнил, что если бы не привычка повиноваться мне, этот парень тоже продался бы Эдгару.

— В чем дело, де Брийар? Ты не согласен?

Все взгляды устремились на него, все притихли. Ральфу явно стало не по себе. Не тот он был человек, чтобы противостоять многим.

— Ты предаешь нас, Ральф? — презрительно молвил я.

Он вдруг резко вскинул голову.

— Клянусь гербом предков, то, что вы замышляете, — преступление! За что нам мстить графу? Он поступил с нами даже милостивее, чем мы заслуживаем. И неужели вы готовы ради одного человека подвергнуть опасности жизнь многих? Во имя Бога — одумайтесь! Жечь усадьбы своих соплеменников, чтобы реки крови разлились по Норфолку? Да вы ополоумели! Вы же христиане, а не язычники, чтобы принести такую жертву на алтарь своей мести.

Чертов трубадур — знал, как надо петь. И я заметил, что его слова на кое-кого подействовали. Борода Христова! Я не мог допустить, чтобы этот сопляк сорвал мой план. И сделал то, чего и сам не ожидал от себя.

Наверное, я не зря наблюдал, как Эдгар метает ножи. Я словно видел его перед собой, повторил его движение точь-в-точь: рукоять ножа в ладони, резкий точный выброс вперед… И Ральф умолк на полуслове. Глядел на меня, широко открыв глаза. Затем медленно стал сползать с седла, заваливаться, пока не рухнул на тропу.

Лошади почуяли запах крови, заволновались. Всадники машинально сдерживали их, но никто не произнес ни слова.

Спокойно, с насмешкой в голосе, я проговорил:

— Клянусь бородой Христовой, я все же чему-то научился у надменного сакса. Метнул нож не хуже, чем он.

Наконец Геривей, чуть заикаясь, спросил:

— За-зачем ты уб-убил Ральфа, Гуго?

Я не дал им шанса обвинить меня. Неужели они хотят, чтобы этот щепетильный лютнист предал нас? Неужели же первое препятствие остудило их ярость?

И я завел их вновь пуще прежнего. Пришпорив коней, мой маленький отряд понесся прочь, а тело трубадура осталось лежать в тростниках у дороги. Когда-то еще его обнаружат? Даже его лошадь понеслась за нами. Мы же… О да! — мы знали, что сделаем до того, как покинем Норфолк!

Я проснулась, задыхаясь и всхлипывая.

Этот сон, опять один и тот же сон: лицо любимого так близко, я чувствую его дыхание, чувствую его тело, свое тело… наше слияние, огонь и дрожь… экстаз…

Переводя дыхание, я опустилась на подушки. И тут же дитя во мне шевельнулось, я ощутила его толчки, мягкие, настойчивые. Это была явь. Я и то, что осталось мне после моего сна… некогда бывшего действительностью.

Положив руку на свой округлый живот, я слушала эти колебания новой жизни в себе и улыбалась. Но одновременно испытывала смущение. Ребенок был частью меня, он мог видеть и мои сны. Я корила себя за них. Это была похоть… самая явная похоть. Ибо любовь моя была изначально греховна.

Я запрещала себе плакать. Надо отвлечься, думать о чем-то другом. И все же… Помоги мне, Пресвятая Дева! — до чего тяжело мне бывало порой! Только сознание долга и гордость заставляли меня скрывать страдания, держаться невозмутимо, даже когда грубость и бранные слова летели мне в спину. И я заставляла себя окунуться в работу, не оставляя времени на печаль. Даже занялась столь хлопотным делом, как торговля шерстью. И это занятие увлекло меня, да и выгоду принесло немалую. Цена на шерсть росла из года в год, и это давало прибыли больше, чем ведение хозяйства по старинке.

В положенный срок я отвезла шерсть на ярмарку в Норидж, отказавшись от услуг перекупщиков. Я сумела напрямую сойтись с фламандскими покупателями, заключила с ними договор на продажу шерсти на этот и на следующий год. В конце концов у меня на руках оказалось столько звонкой монеты, сколько мне никогда не приходилось видеть. Я была несказанно рада этому. Ведь, значит, я не пропаду одна, смогу поддержать своего ребенка, а что до моего позорного положения, то богатство может набрасывать покров и на позор.

И конечно, я смогла позволить себе кое-что из роскоши.

Сейчас, оглядывая покой, я уже с трудом могла припомнить, какие некогда здесь царили разгром и запустение. Теперь здесь стало уютно, даже богато. Холодный камень пола покрывали овчины, вдоль стен стояли резные сундуки, на крышках которых лежали вышитые подушки. Столь же ярко было вышито и покрывало на моей широкой кровати. Да и сама кровать — не сделанная местным мастером, а привезенная из городской мастерской, — представляла собой не просто ящик с соломой, а была выточена из крепкого дуба, и ее покрывал мягкий матрас, наполненный шерстью, сеном и лавандой, поверх которого лежала перина из мягчайшего пуха. Даже Эдгар, с его любовью к роскоши и удобствам, счел бы такое ложе вполне пригодным.