И на вражьей земле... - Олег Шушаков

Против тысячи восьмисот парашютистов, семисот стрелков и трехсот военнообязанных. И нескольких тысяч ополченцев.

За эти три дня десантники неплохо окопались и пристрелялись на местности.

Кроме того, ожидая атаки, Мошковский загодя вызвал бомбардировщики. А потом отправил звено «ишачков» в разведку, намереваясь к подходу СБ выявить районы сосредоточения самураев и затем навести на них авиацию. И это ему почти удалось. Почти, потому что лететь до Харбина все-таки было далеко. Тем не менее многие японские части попали под бомбы на марше. А потом их проштурмовали истребители.

Вражеская атака была отбита… И следующая… И еще одна… И еще… А потом Мошковский нанес контрудар танками и броневиками по позициям пехоты и артиллерии врага. Контрудар имел успех. Правда, несколько машин было потеряно. Экипажи погибли. Но тут уж, как говорится, ничего не поделаешь.

Ночью через линию боевого соприкосновения опять отправились разведчики. И эти еженощные вылазки были отнюдь не безрезультатны. В ночной ножевой драке, точнее резне, парашютисты вновь и вновь выходили победителями…

Четвертый день принес новые остервенелые атаки самураев. В пулеметах закипала вода. Танки, бронеавтомобили и сорокапятки стреляли прямой наводкой. Дважды приходилось переходить в контратаку.

А на улицах Харбина шла своя война. Уличная. Небольшие японские подразделения пытались проникнуть в город, но, попав под сосредоточенный и хорошо продуманный пулеметный и винтовочный огонь, отошли. Брать Харбин решили погодить. Еще успеется. Для начала надо разобраться с десантом. А местному населению второй Нанкин они смогут устроить и позднее.

Между тем силы парашютистов таяли… От бригады осталась едва ли треть. Люди вымотались до предела.

Вечером бомбардировщики привезли Мошковскому еще один батальон стрелков. Но этого, конечно, было мало. А в окопах и дзотах парашютисты и ополченцы уже давно перемешались, щедро поливая маньчжурскую землю русской кровью…

Восемнадцатого радисты поймали сообщение о разгроме вражеской эскадры в Японском море, и у мошковцев был праздник. Но долго праздновать самураи им не дали, к обеду они перегруппировались и ввели в бой две подошедшие смешанные бригады.

Хорошо, что весь первый день, реквизировав несколько десятков автомобилей, Мошковский завозил на позиции патроны с харбинских складов. Потому что расход был очень велик. Но он приказал патронов не жалеть. Не оставлять же их потом самураям! Лучше их боеприпасы на них же и потратить!

А на следующее утро на самурайских позициях стояла тишина. Десантники ничего не понимали. Но догадывались, что это тишина перед бурей.

Так и вышло… После обеда все пространство перед позициями двухсотой отдельной воздушно-десантной бригады особого назначения потемнело от атакующей пехоты. Самураи словно сошли с ума! И впервые им удалось ворваться в окопы, завалив все поле перед ними своими трупами. Мошковский бросил в бой все резервы – несколько взводов парашютистов и стрелков и под вечер все-таки сумел отбросить врага…

Во время ночного сеанса связи с Большой землей он узнал, что прошедшей ночью советская авиация выжгла японские острова зажигательными бомбами практически дотла. И тогда комбриг понял, чем была вызвана послеобеденная бешеная атака самураев.

За ночь Мошковский перетасовал своих ребят, укрепив десантниками самые важные участки обороны. Он готовился к решительному штурму, к последнему бою, и вызвал самолеты для эвакуации раненых. Тяжелых они погрузили, а легкораненые улетать отказались наотрез. И комбриг впервые не смог настоять на своем. Потому что не имел права лишить их возможности драться и умереть вместе с товарищами.

Однако весь день прошел на удивление тихо… Лишь под вечер силами до батальона самураи попытались атаковать. Но отброшенные сосредоточенным пулеметным огнем отошли, не добежав ста метров до советских окопов. Скорее всего, вчерашние потери были настолько велики, что японскому командованию понадобились эти сутки на переброску в Харбин свежих частей. Которые опоздали…

Потому что на рассвете к Харбинской пристани пришвартовалось шесть бронекатеров и мониторы Краснознаменной Амурской военной флотилии «Сун-Ят-Сен» и «Ленин», которые высадили два батальона стрелков в тылу у врага и открыли огонь из шестнадцати стодвадцатимиллиметровых и двенадцати трехдюймовых орудий.

Бригада выстояла… Но Яков Давыдович Мошковский не долго радовался победе. Потому что именно в этот радостный для всех день в ходе зачистки города от разбежавшихся самураев его настигла пуля.

Ничего этого лейтенант Рябцев, конечно, знать не мог. Потому что не положено было. Но и того, что он знал, было достаточно, чтобы Владимир понял, что Колька Дьяконов не врал и там действительно жарило! А, значит, не врал он и в остальном…

Но это ничего не меняло в его отношениях с Татьяной! Потому что ничего их изменить не могло…

Какая же ты дура! Ну, зачем же ты его опять поцеловала!

– Ты! – горько кричала ему она, глотая слезы. – Ты!

А он просто смотрел на нее… И ему было очень жаль эту милую девушку. Просто было очень жаль… Такая красивая… Такая хорошая… И такая несчастная… Но он ее не любил. И не хотел обманывать. А, может, любил, но как-то не так?… А как?… А, впрочем, не все ли равно…

Владимир так отстраненно думал обо всем этом, что даже, если бы его сейчас стали убивать, не почувствовал. А, может, он уже умер? Наверное… Уже давно. Еще тогда в августе… Жаль ее. И пусть себе идет…

Владимир отвернулся и молчал.

Она убежала вся в слезах. А он смотрел на этот белый подоконник, облезший и потрескавшийся, смотрел на эти зеленые стены госпитального коридора и думал о том, что вот он скоро вернется в строй… И сядет в самолет… И полетит в небо… Такое же льдисто-серое… Такое же огромное… Такое же недостижимое…

И было бы неплохо, если бы он убился.

Во всяком случае, может быть, тогда эта девушка успокоилась бы…

В начале ноября его выписали, и в ожидании нового назначения он переехал в командирскую гостиницу. И с Таней Маковкиной больше не встречался.

Но как-то однажды вечером вышел из гостиницы за сигаретами. И наткнулся на отчаянный взгляд идущей навстречу Татьяны. За талию ее обнимал какой-то невзрачный пехотный лейтенантик.

Владимир безразлично кивнул ей и протянул киоскеру смятую купюру:

– «Казбек» и спички…

Они прошли мимо него и завернули за угол. А он дошел до тихого и пустого скверика, присел на скамейку и закурил. Ему было все равно. С кем Таня, что она, как она…

Мне бы одну. Ту бы. С нею бы все ночи…

Он курил и смотрел на чуть присыпанные грязным серым снегом читинские газоны. Все, как и минувшей зимой. Когда он только-только сюда приехал. Ничего не изменилось. Небо – черное… Деревья – голые… Холодно…

Ненужный вечер в чужом ледяном городе на безлюдной морозной аллее.