Тупо в синем и в кедах - Марианна Гончарова

И вот шотландский рыцарь не удержал коня своего, на мокрой траве поскользнувшегося. Извернувшись, помчался конь туда, где мы стояли. И хоть была ограда высока и неприступна, для коня она представлялась лишь досадной легкою помехой. И все разбежались, а я, вцепившись в поперечину руками, глядела, совершенно очарованная, как дерзко, радостно и норовливо, хрипя и двигаясь боком, вырывая копытами дерн, играя мышцами, кося диким вишневым глазом, под лязг доспехов седока, неотвратимо надвигается на меня неизбежное. И видела я уже заголовки в интернете: «Была затоптана конем шотландского рыцаря ордена Чертополоха».

В последний момент всаднику удалось развернуть и остановить коня – а скорее, так оно и было им задумано. Он открыл забрало, привстал в стременах, поднял десницу свою в тяжелой кованой перчатке в приветствии, а затем протянул ее к моему плечу. Я согласно кивнула и сняла с шеи свой любимый шелковый шарф, яркий летящий шарф ручной росписи. Подоспевший мальчик тут же привязал его на рыцарский штандарт.

Рыцарь еще раз поклонился и вновь направил своего коня к месту поединка.

– Достопочтенный Роберт Лермант, пятый герцог Дандар, кавалер ордена Чертополоха, – торжественно объявил глашатай, – против… (тут голос глашатая окреп) против! Черного! Рыцаря!

У мечты моей вырастали крылья: с Черным рыцарем, всадником без штандарта и других опознавательных геральдических знаков, готовился сражаться мой рыцарь. Мой собственный, личный рыцарь. Герцог Дандар. И готовился сражаться под сенью цветов моего шелкового шарфа.

Публика аплодировала и свистела. Девушки визжали от восхищения и бросали рыцарям букеты цветов.

Я отчего-то вдруг приуныла и пошла к выходу. Во-первых, чтобы не видеть, если вдруг Черный рыцарь выбьет из седла моего Лерманта, бьющегося во славу меня, избранной Дамы Сердца. А во-вторых – это вот еще страшнее, – если вдруг мой рыцарь, празднуя победу, пойдет в таверну. И меня пригласит, конечно. Да-да. И там возьмет, например, и… съест оба шоколадных сырка. Оба. И свой. И мне предназначенный. Ням-ням-ням. Чав-чав-чав.

* * *

Музыканты играли джигу, тоненькая девочка в ветхом суконном платье с ослабленной на груди шнуровкой, открывавшей легкую батистовую сорочку, закатила глаза в экстазе и неистово била в барабан.

У входа в крепость рядом с большой декоративной бочкой, размякший на солнце, дремал дедушка, одетый в казака. На бочке готическим шрифтом было начертано: «Продам пчоли і мiд».

Молодой король вышел на поляну и умер на глазах у челяди. И не просто так упал, и все. А перед этим взял арбалет, натянул тетиву, прицелился… и вот тут вот – все.

Нет, ну конечно говорили потом, что отравили, мол, короля другие наследники на престол и что вышел он на лужайку уже совсем больной. Но ведь умирать же он не собирался. У него были планы. Государство. Реформы. Любовь, наверное, была. Наверняка была. Он даже не успел проститься с товарищами, как Робин Гуд, лучший стрелок из лука, рыцарь Шервудского леса.

Он просто натянул тетиву. И душа его отлетела.

Я где-то об этом прочла. И не давала покоя мысль, что многие вот так – ставили перед собой цель, натягивали, образно говоря, тетиву, предполагая, что выстрелов будет еще много, что стрелы попадут в цель, ну или хотя бы упадут где-то рядом. Ведь, как кто-то говорил, если ты наметил приземлиться на Луне, но не долетел, ты все равно оказался среди звезд, а это уже результат…

* * *

– Что ты такой редкий у нас гость, генерал Игорь? – спрашивал мой трехлетний сын, – пойдем быстрей, у меня есть новая машина. На пульте! Ну пойдем! – нетерпеливо тянул Даня Игоря за руку,

Игорь с удовольствием шел за Данькой в детскую смотреть машину на пульте. Добрый человек и сам – абсолютный мальчишка. Данька страшно гордился знакомством с Карой, хвастался повсюду, что у него есть друг генерал, хотя на самом деле Кара тогда был вовсе не генерал, а капитан. Данька страшно хотел быть как он. Наверное, эта симпатия, уважение, восхищение и мужская дружба на равных сыграла главную роль в выборе Данькой будущей профессии. Сегодня мой сын – военный переводчик. Как Игорь.

– В армии, поверь мне, очень много умных людей, – убеждал нас Игорь, – а дураков – мало. Но… Их, дураков, почему-то расставляют так, что они встречаются на каждом шагу.

А в юности у Игоря было редкая способность – он очень заразительно смеялся и при этом плакал. Смеялся так, что валился на пол, держась за живот. Слезы натурально лились из глаз. Так его душа откликалась на радость.

Мы еще в детстве предполагали, что он, парень из очень хорошей благополучной семьи, сделает серьезную карьеру и в силу своей образованности, хорошего воспитания, личного обаяния и открытого радостного отношения к людям станет большим человеком. Мы представляли его то в смокинге на дипломатическом приеме, то в строгом костюме на большой трибуне, то в бархатном елизаветинском камзоле на сцене столичного театра, то на экране телевидения. Но никто из нас, его друзей, никогда не думал, что сначала сапоги, а потом берцы сотрут в кровь и искалечат навсегда его ноги, что от него будут зависеть жизни сотен восемнадцатилетних мальчишек, что он – наш веселый, легко шагающий по жизни друг – будет кочевать по Союзу, а потом и по постсоветскому пространству с верной Таней и двумя детьми – из гарнизона в гарнизон, со съемной квартиры на съемную квартиру – и только к пятидесяти годам, уже в чине полковника, наконец получит свое собственное жилье. И спустя какое-то время, уже не имея возможности чему-то порадоваться, перенесет множество операций и умрет.

Кара – это имя. Верней, фамилия. Болгарская фамилия. Она ему очень шла, несмотря на то, что он был миролюбивый и дружелюбный. Но очень справедливый.

Он украл меня с моей собственной свадьбы. Нет, совсем не для того, чтобы на мне жениться. Он и его невеста Таня украли меня с моей собственной свадьбы, чтобы было весело. И было весело. Ну, сначала.

Мы учились с ними в одной школе, были друзьями, вместе проводили свободное время, много разговаривали, пели и смеялись. Когда родилась его сестра, он собрал полгорода подростков, одноклассников, друзей, друзей своих друзей, и вся эта колонна пошла к роддому и выстроилась под окнами. От радостного крика под окном проснулись и заквакали младенцы, главный врач вызвал милицию, но мы стояли до тех пор, пока нам не показали Ирку – кулек с красненькой сморщенной мордашечкой.

– Не, ну правда красивый малыш? Правда ведь? А? – требовал немедленно признать безупречную красоту своей сестры Игорь.

Вереща и подвывая, к роддому подъехал милицейский уазик, стремительно распахнулась дверь, из машины вывалился счастливый майор милиции, отец Игоря и новенькой девочки-красавицы Ирки, как мы звали его все, дядя Миша. Дядя Миша, Михал Петрович, крепкий, хозяйственный, обаятельный, веселый, а временами очень грозный дядя Миша, заведовал детской комнатой милиции, и все городское хулиганье почтительно и опасливо приподымало свои засаленные кепочки при встрече с ним. Дядя Миша велел нам орать еще громче и сам приветственно размахивал гигантским букетом, который не разрешили пронести в палату, где находилась мама Игоря и Ирочки, из соображений гигиены. Главный врач роддома разводил руками, прижимал их к сердцу и в окно с четвертого этажа подавал дяде Мише и нам знаки, мол, тише, тише.