Лжегерои русского флота - Владимир Шигин

Но наш Шмидт не лыком шит! При получении телеграммы об отставке он решает самому произвести себя в следующий чин. Почему Шмидт так поступает? Во-первых, из-за уязвлённого самолюбия: коль вы меня обидели, то я сам себя награжу. Во-вторых, для поднятия своего престижа в глазах черноморских офицеров. Кто из них будет знать о реальном тексте телеграммы? А так он сможет сохранить своё лицо. Именно поэтому, получив телеграмму, Шмидт посылает прислугу за погонами капитана 2-го ранга, цепляет их к тужурке и таким образом фотографируется у севастопольского фотографа, чтобы запечатлеть себя капитаном 2-го ранга. Кстати, эта самозванческая фотография Шмидта одна из самых знаменитых. Фотографию Шмидта в не принадлежащей ему форме, не понимая всей двусмысленности ситуации, прилежно публикуют во всех изданиях, посвящённых нашему герою. Кстати, и на «Очаков» Шмидт прибыл в погонах капитана 2-го ранга, в них же он будет обходить на миноносце эскадру. Забегая вперёд, скажем, что эти погоны с него срежут после пленения на броненосце «Ростислав».

В 1990-е годы Россию захлестнул вал самозванчества. Уже не «дети», а «внуки» лейтенанта Шмидта массами надевали на себя не принадлежащие им погоны, обвешивались купленными по дешёвке медалями и орденами, сами себя производя в герои. Воистину любая смута — это время людей с психологией Шмидта.

Но вернёмся к Петру Шмидту. Именно во время «обретения» им нового чина, собственно говоря, и начинается знаменитый «почтовый роман» Шмидта. Наш герой буквально закидывает мадам Ризберг своими письмами. Всего он написал их ей больше сотни. В одном из первых Шмидт, кстати, отсылает ей и своё фото, на котором он сидит в изрядной задумчивости в чужих погонах. Сама Ида, судя по её воспоминаниям, уже была и не рада тому, что опрометчиво дала адрес «странному офицеру». Прежде всего, она, несмотря на наличие весьма свободного нрава, состоит замужем и письма постороннего мужчины её компрометируют. Ризберг пытается образумить Шмидта, а потом вообще перестаёт ему отвечать. Но от нашего героя не так-то просто избавиться! Он маниакально настойчив, и он начинает отправлять ей письма ежедневно, а затем и по нескольку штук в день. В письмах он в приказном тоне требует её продолжать переписку, грозя то самоубийством, то страшной местью. Ризберг соглашается, но просит Шмидта писать ей всё же несколько реже…

Из письма «странного офицера» Иде Ризберг: «Никогда не был застрахован в обществе рассудка и не буду. Это страховое общество рассудка налагает на меня такие суровые правила, так стесняет мою жизнь, что я предпочитаю остаться при риске погореть, но с ним вечного контакта не заключаю. Слишком дорого это спокойствие не погореть обходится… Я желаю не только в 10-м, а в 100-м этаже обитать и на землю желаю не по каменной лестнице осторожненько спускаться, а прямо, может быть, мне любо будет с 100-го этажа головой выкинуться. И выкинусь…» Чего здесь больше: мании величия или мечты о самоубийстве, сказать сложно. Но письмо хоть сейчас подшивай к истории болезни…

Читая эти строки, вполне можно согласиться с Ризберг, что писал их весьма «странный офицер».

А Россию уже било в предреволюционной лихорадке. С каждым днём обстановка всё больше и больше ухудшалась.

Из сообщений прессы:

«Москва, 12 октября. По Николаевской дороге отправлены пассажирские поезда при помощи железнодорожного батальона. По Казанской дороге в 2 часа был сформирован поезд для отправки новобранцев, но когда поезд ушёл, то забастовщики бросились на станцию и, угрожая револьверами, стали портить семафоры и провода. Солдаты их разогнали».

«Пермь, 13 октября. Забастовали служащие управления дороги, к ним присоединились бригады. Поезда остановлены. Рабочие депо бросали камнями в казаков, последние стреляли».

«Рига, 13 октября. В полдень забастовала Риго-Орловская железная дорога с ветвями».

Затем разом забастовали все железнодорожники страны, руководимые Всероссийским железнодорожным союзом. В пятницу 14 октября 1905 года уже сообщалось, что число бастующих железнодорожников достигло четырёхсот тысяч. Успокоить такое количество разбушевавшихся людей было уже крайне сложно. На следующий день не вышли в свет газеты — это забастовали печатники.

А забастовочный вал Всероссийской октябрьской политической стачки ещё только набирал силу. Закрылись почти все столичные банки, страховые общества, гимназии и училища, большинство фабрик и заводов, магазины. Забастовали даже служащие государственного банка и мировые судьи, пославшие под общий шумок и требования министру юстиции. Каждый желал урвать своё в сложившейся ситуации.

14 октября в Петербурге исчезло электричество, прекратилась централизованная подача воды, не стало хлеба. Тайные механизмы мировой закулисы были приведены в действие… Жители опасались покидать дома. По улицам теперь передвигались только батальоны солдат, прибывших из Пскова и Ревеля. Поползли слухи о готовящихся массовых беспорядках. Цены на продукты мгновенно подскочили в несколько раз. Столица была почти в полной изоляции.

Николай Второй, находившийся в Петергофе, по совету премьер-министра Витте решился на крайнюю меру — даровать народу конституционные свободы. Витте лично спешно составил текст Манифеста. Манифест даровал населению незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Он давал возможность всем имеющим избирательные права участвовать в выборах в Государственную думу, которая приобретала статус высшего законодательного органа империи. Монарх просил всех верных сынов России вспомнить свой долг перед Родиной и помочь остановить неслыханную смуту.

Казалось бы, всё, за что боролись и ратовали революционеры всех мастей достигнуто, пора бы и остановиться. Но как бы не так! Манифест Николая Второго был воспринят как слабость государственной власти. Борцам за народ достигнутого было уже мало, и они наглели всё больше и больше. В те дни был запущен легко запоминающийся, но абсолютно лживый стишок:

Царь испугался, издал манифест:

Мёртвым свободу, живых под арест!

Молох государственного разрушения раскручивался всё больше.

Предоставим слово историку и писателю Б.В. Заболоцких: «Но и Манифест 17 октября не утихомирил бушевавший в России политический шторм В середине октября 1905 года выборные из матросской среды представили главному командиру Кронштадтского порта вице-адмиралу Никонову петицию, содержавшую 23 пункта. Прежде всего, моряки выступали за новые сроки службы: для льготников — три-четыре года, для остальных — пять лет. Требовали также увеличения жалованья, улучшения пищи, открытия матросской библиотеки. Высказывались и совсем скромные просьбы, как, например, „не возбранять нижним чинам, идущим гулять или по делам службы, но вне строя, надевать галоши, приобретаемые на личные средства“».

Главный командир порта петицию принял и направил её морскому министру. Временно исполнявший обязанности вице-адмирал Диков посчитал действия матросов возмутительным поступком, требующим разбирательства и строгого наказания. Ответ на петицию он отложил до возвращения Бирилёва. Но матросы не хотели ждать. Глухое недовольство в их среде из-за пренебрежения начальства к матросским нуждам переросло в жажду мщения. Нужна была только искра, чтобы зажечь этот легко воспламеняющийся материал. И искра возгорелась.