Уроки милосердия - Джоди Пиколт

Мы жили с крысами и вшами, воды, чтобы помыться, не было. Раны Анат покраснели, воспалились, загноились. Ночью она все не могла улечься.

— Завтра мы отнесем тебя в санчасть, — решила Дара.

— Нет, — возразила Анат. — Если я отсюда уйду, то больше не вернусь. — Санчасть располагалась рядом с крематорием. Из-за этого ее называли «залом ожидания».

Я лежала рядом с Анат и чувствовала идущий от нее жар. Она схватила меня за рукав.

— Обещай мне… — произнесла она, но не закончила предложения. А может, и закончила, только я уже заснула.

На следующее утро, когда Blockälteste с криками явилась нас будить, мы с Дарой, как обычно, побежали в туалет и строиться на Appell. Анат там не было. Зверюга дважды выкрикнула ее номер, потом ткнула в нас пальцем.

— Найдите ее! — приказала она.

Мы поспешили в барак.

— Скорее всего, она так ослабела, что не смогла встать, — прошептала Дара, когда мы увидели очертания тела Анат под тонким одеялом.

— Анат, — шепотом окликнула я и потрясла ее за плечо, — ты должна встать.

Она не шевелилась.

— Дара, мне кажется… по-моему… она….

Я не смогла этого произнести, потому что это означало признать реальность происходящего. Одно дело — видеть вдалеке вонючий дым и догадываться, что творится в тех зданиях. И совсем другое — знать, что целую ночь к тебе прижимался мертвец.

Дара наклонилась и закрыла Анат глаза. Потом взяла ее за руку, которая уже окоченела.

— Не стой столбом, — пробормотала она.

Я наклонилась над койкой и взяла Анат за другую руку. Она была совсем легкой, как пушинка. Мы обвили ее руки вокруг наших шей, как школьные подружки, позирующие перед фотографом, и вытащили тело Анат, держа его вертикально, во двор, чтобы ее посчитали, поскольку если кого-то не досчитывались, то перекличку начинали сначала. Мы продержали Анат на своих плечах целых два с половиной часа, пока шла перекличка, а у ее глаз и рта кружились мухи.

— Зачем Господь посылает нам такие испытания? — прошептала я.

— Господь тут ни при чем, — ответила Дара. — Это немцы.

Когда перекличка закончилась, мы погрузили тело Анат в тележку к еще десяти женщинам, которые умерли в нашем блоке за прошедшую ночь. Я гадала, что же стало с книгой Домбровской. Неужели немцы конфисковали ее и уничтожили? Или в мире, который превратился в ад, еще осталось место для таких вещей?

В Освенциме не росло ничего. Ни трава, ни грибы, ни сорняки… Все вокруг было серым и пыльным — пустошь.

Каждое утро по дороге на работу я думала об этом, когда проходила мимо мужских бараков и непрерывно работающего крематория. Нам с Дарой повезло, потому что нас послали работать в «Канаду» — место, куда отправлялись и где сортировались пожитки прибывших на поездах людей. На ценные вещи навешивали бирки и передавали надзирателям, которые относили вещи уполномоченному эсэсовцу, отправлявшему их в Берлин. Одежду увозили в другое место. Но оставались вещи, которые оказывались никому не нужными, — например, очки, протезы, фотографии. Их следовало уничтожать. Причина, по которой это место назвали «Канада», крылась в том, что мы все представляли эту страну как край изобилия, — именно изобилие мы наблюдали ежедневно, когда с каждым новым эшелоном в сарай складывались горы чемоданов. В «Канаде», если надзиратель отворачивался, можно было украсть пару перчаток, белье, шапку. На кражу я пока не решалась, но по ночам становилось все холоднее. Знать, что у тебя под робой есть еще один слой теплой одежды — да, это стоило того, чтобы рискнуть…

Но наказание ждало настоящее и жестокое. Мало того, что надзиратели приказывали работать быстрее и для убедительности размахивали оружием, в придачу ко всему дежурный эсэсовец прохаживался между нами и следил, чтобы мы ничего не украли. Это был худощавый мужчина, чуть выше меня ростом. Я видела, как он вытащил на улицу женщину, которая спрятала в рукаве жакета золотой подсвечник. И хотя самого избиения мы не видели, но все отлично слышали. Несчастную оставили лежащей без сознания прямо перед бараком, а офицер вернулся и продолжил прохаживаться между рядами, где мы работали. На лице его было написано отвращение, отчего он сразу стал похож на человека. А если он человек, то как же мог так поступать?

Мы с Дарой обсуждали это.

— Скорее всего, он расстроился из-за того, что испачкал руки. И вообще, какая разница? — пожала она плечами. — Все, что тебе нужно знать, — он чудовище.

Но чудовища бывали разными. В конце концов, несколько лет я писала об упырях. Однако упыри — это ожившие мертвецы. А есть чудовища, которые вселяются в живых. У нас в Лодзи был сосед, которого увезли в больницу, а когда выписали, он не помнил, где живет и как зовут его жену. Он ругался как сапожник и забил ногами домашнего кота… Казалось, он стал абсолютно другим человеком. Не этого человека его жена любила, поэтому и обратилась к целительнице. Пришедшая в дом старуха заявила, что ничего поделать нельзя: диббук, душа какого-то мертвеца, который совершает ужасные поступки в новом теле, потому что не успел сделать все это в старом, вселилась в ее мужа, когда он находился в больнице. Его обуял демон, его разумом овладел посторонний дух.

Этого прохаживающегося мимо нас эсэсовца я про себя называла герр Диббук. Человек слишком слаб, чтобы сопротивляться злому духу, который в него вселился.

— Какая ты глупая! — заявила Дара, когда однажды вечером мы лежали на койке и я поделилась с ней этой мыслью. — Жизнь не сказка, не вымысел, Минка!

Я ей не поверила. Потому что и этот лагерь, и весь этот ужас… В существование чего-то подобного никто и никогда бы не поверил. Например, возьмем союзников. Если бы они знали, что людей сотнями душат в газовых камерах, неужели не поспешили бы нас спасти?

Сегодня мне выдали ножницы и велели отрезать подкладку от одежды. Передо мной лежала гора шуб, которые я должна была обработать. Под подкладками я находила обручальные кольца, золотые серьги, монеты и тут же отдавала их надзирателю. Иногда я гадала, у кого же оказались мои сапоги. Как скоро их новая владелица обнаружит сокровища в каблуках?

Когда уезжал и приезжал герр Диббук, всегда ощущалось небольшое волнение, как будто его присутствие наполняло пространство электрическим зарядом. Даже не оборачиваясь, я почувствовала его приближение в компании еще одного эсэсовца. Они беседовали, а я слушала их разговор по-немецки, пока отпарывала кайму.

— Значит, в пивнушке?

— В восемь.

— И не вздумай сказать, что ты опять занят! Я начинаю думать, что ты избегаешь собственного брата.

Два офицера редко разговаривали друг с другом таким дружеским тоном. Чаще всего они орали друг на друга, как орали и на нас. Но эти двое точно были родственниками.

Я тайком оглянулась через плечо.

— Я приду, — со смехом пообещал герр Диббук.