Сказки Старого Вильнюса V - Макс Фрай

– Понятия не имею, – повторила Леля. – Но его или не его, а что-то очень важное. Как же он на эти бумажки смотрел, а! Как смотрел! Я теперь умираю от любопытства. И ты давай, умирай вместе со мной! В одиночку обидно, а Женька мне в этом деле не помощник. Ему, во-первых, по фигу, во-вторых, до задницы, а в-третьих, он сейчас вообще спит после дежурства. Ну и папа все-таки не его. Я хочу сказать, для Женьки «Железный Феликс» – просто милое домашнее прозвище. Он не знает, до какой степени это не шутка. Просто не успел разобраться… Слушай, а он тебе точно ничего не рассказал?

– Кто – Женька? – удивилась Ася. – А должен был?

– Да ну тебя. При чем тут Женька. Папа. Ничего не рассказал про бумаги? Даже не намекнул?

– Не намекнул, – вздохнула Ася. – Я вообще только от тебя узнала, что вы вместе на дачу ездили. Зато сообщил, что собирается на выходные в Вильнюс.

– Куда?!

– Вот именно. Не в какое-нибудь изысканное португальское захолустье с непроизносимым названием, не в игорные притоны Макао и даже не на сумрачные берега норвежских фиордов. А в Литву, которую демонстративно путает с Латвией специально ради возможности презрительно вздернуть бровь, когда его поправляют. И не по делам, а просто погулять. Это настолько странно, что впору начать беспокоиться… погоди, а может быть в папке были письма? Первая любовь, внезапный отъезд, бурная переписка, весь вот этот вот сентиментальный набор из серии «жизнь неумело подражает литературе»?.. А теперь нашел на даче ее письма, вспомнил все, разыскал подружку в каких-нибудь «Одноклассниках», выяснил, что она, например, в счастливом разводе, а у него как раз бес в ребро, так удачно совпало, надо ковать железо, пока горячо? Тогда все становится на места.

– А знаешь, вполне может быть, – согласилась Леля. – Это бы многое объяснило. И как он на эту папку с бумагами смотрел, и почему ничего не стал рассказывать, и почти сразу уехал, хотя собирались возвращаться в город вместе… Да, слушай, тогда все сходится. А что, было бы смешно. Я хочу сказать, славно. Красиво и в меру старомодно, и папе очень идет, как это его дурацкое длинное пальто, в котором кто угодно выглядел бы пугалом, а он – вполне себе королем в изгнании.

– Да уж, – вздохнула сестра.

* * *

Кофе в чашке, как и следовало ожидать, получился совсем невкусный, но вместо того, чтобы выпить его залпом, как горькое лекарство, Феликс неторопливо цедил глоток за глотком в надежде, что если потянуть время, дождь успеет закончиться. Однако дождь, как назло, попался старательный и упорный, настоящий трудоголик, мечта любого работодателя, но не моя. Ох, не моя.

К счастью, у портье обнаружилась целая коллекция зонтов, забытых постояльцами. Судя по виду и состоянию, большинство могли сделать честь любому археологическому музею, но один более-менее приличный среди них обнаружился – трость, с крепкими спицами, довольно большой, серебристый, как самолетное крыло. Ладно, по крайней мере, не розовый и не в цветочек; можно сказать, повезло.

Тем не менее, зонт его – не то чтобы всерьез раздражал, но немного беспокоил. И только на пороге, открыв его, вспомнил: в том рассказе у персонажа тоже был серебряный зонт. Я же его специально придумал, чтобы обозначить: наступило будущее. Все вокруг стало серебряным и блестящим, из каких-то удивительных футуристических материалов, нам и не вообразить.

Самое смешное, что угадал.

Оказавшись на улице, поежился: слишком холодно, промозгло, «мряка», как говорила в таких случаях бабушка Ганна. Смешное слово, поднимает настроение; как бы мы, интересно, справлялись с жизнью, если бы не смешные слова? Вот и сейчас – впору вернуться обратно в гостиницу и сидеть там в сухости и тепле до завтрашнего поезда, неплохой шанс войти в «Книгу рекордов Гиннеса» в номинации «самая нелепая поездка на выходные», – а я улыбаюсь до ушей, как дурак. И уже сворачиваю за угол, так что никаких рекордов, не обижайся, дружище Гиннес, в следующий раз.

Шел, глазел по сторонам, удивлялся не столько увиденному – на самом деле город как город, умеренно старенький, умеренно чистенький, этакая наскоро припудренная Европка для бедных, как и предполагал – сколько себе. С какой стати дурацкая улыбка не только не сползает с лица, а с каждым шагом делается все шире? Почему походка стала такой легкой? И как получилось, что у меня совершенно не болит измученная ночевкой в поезде и слишком мягким матрасом гостиничной койки спина? Не то чтобы я возражал, а все-таки непорядок. Это моя спина, я знаком с ней много лет и точно знаю: ей сейчас положено болеть! И голове, кстати, тоже положено, она с утра твердо обещала испортить мне день. И что, и где?!

В общем, все претензии в итоге сводились к одной: какого черта мне тут так хорошо?

Вот уж действительно, безобразие! Я буду жаловаться, – весело думал он, ускоряя шаг.

Шел, как летел, едва касаясь земли.

В каком-то переулке увидел надпись по-русски: «Я тебя люблю». Почему-то обрадовался, словно обращение и правда было адресовано ему лично. Устыдившись этой наивной радости, насмешливо, почти с вызовом подумал: «Любишь? Ладно, тогда обними», – и явственно ощутил, как на плечо опустилась рука, невидимая, но такая тяжелая и теплая, что язык не поворачивался сказать себе: «померещилось». Оно-то, конечно, померещилось, не вопрос. Но так качественно, что окончательно лишило его душевного равновесия. Но не приподнятого настроения, нет.

* * *

– Что делать-то будем? – спрашивает Стефан. И почти сердито добавляет: – Слушай, прекращай прикидываться моим вымышленным другом. Мы оба знаем, что быть видимым тебе легче, чем невидимым. Ну и на кой хрен тогда выделываться, изображая бесплотного духа, до которого тебе, будем честны, пока как пешком до луны?

– Да я и не выделываюсь, просто выгляжу отвратительно, – говорит его друг, не вымышленный, нет, просто вот прямо сейчас невидимый, обычное дело, иногда на него находит, а все-таки крайне неудобно беседовать с ним среди бела дня, здесь, под тентом летнего кафе, в толпе горожан и туристов, привлеченных не то ароматом шкворчащих на гриле котлет, не то просто возможностью спрятаться от зарядившего с утра дождя, слишком мелкого и слишком холодного для июня.

– Не хочу тебя компрометировать, – добавляет невидимый собеседник. – Ты у нас приличный человек, большой начальник, а я сейчас хуже бродяги. Ты не хочешь сидеть за одним столом с таким пугалом, верь мне. С утра так было надо, потом поленился переодеваться, а что меня в ближайшее время ожидает романтическое свидание в уличной забегаловке – ну, прости, не предусмотрел, и ни одной путевой гадалки как назло не встретил, бывает, не повезло. Так что просто прицепи к уху эту свою дурацкую прищепку, и окружающим сразу станет ясно, что голоса, с которыми ты ведешь беседу, звучат не у тебя в голове, а в телефоне, как у всех добропорядочных обывателей.

Стефан изображает на лице такую специальную ласковую гримасу, обычно предваряющую вопрос: «А в лоб?» Но вынимает из кармана телефонную гарнитуру и сует в ухо наушник, потому что как ни крути, а совет дельный. Глупо было бы ему не последовать.