Марш Мендельсона на бис - Мария Жукова-Гладкова

– Давай вылезать. Попробуем заглянуть внутрь, – предложила я.

Мы так и сделали, приблизились вплотную к щитам и попробовали. Но не тут-то было. Щиты явно устанавливали австрийские рабочие, а не наши отечественные строители, и никаких щелей между ними не наблюдалось.

– Пошли кругом, – сказала я. – Может, найдется проход? Должен же быть вход.

Мы повернулись направо, как раз в ту сторону, где стоял предыдущий дом, и я увидела, как в одном из окон мелькнуло женское лицо. Сказала об этом Вове и предложила прогуляться к соседке, чтобы хоть что-то у нее узнать.

– Ты понимаешь, что это не наша любопытная баба, а австриячка, почти немка?! – разозлился он. – Тут не принято без приглашений заглядывать к незнакомым людям. Не в русской деревне находишься, где тебе сразу хлеб-соль на стол выставят и стакан нальют. И про всех соседей выложат подноготную.

– Но, по крайней мере, хоть что-то она ответит, – возразила я. – Причем очень вежливо.

– Иди сама, если хочешь, а я тут посмотрю, – махнул рукой Вова.

Но я успела сделать всего два шага: в конце улицы показалась полицейская машина с мигалкой. И направлялась она явно в нашу сторону… «Хоть без сирены», – пронеслась мысль.

– Не твоя ли вежливая австриячка полицию вызвала? – ехидно пробурчал Вова за моей спиной. – И что ты намерена им говорить?

– Я буду не говорить, а задавать вопросы, – прошипела я.

Рядом с нами остановилась машина, из нее выпрыгнули двое внушительного вида мужчин, с каменными выражениями лиц представились и поинтересовались, кто мы такие и что делаем в этом месте.

Мне очень хотелось спросить, на каком основании нам задают эти вопросы, но я решила не нарываться и не качать права, с обворожительной улыбкой протянула свой паспорт, Вова молча последовал моему примеру.

Но господа упорно желали знать, что мы делаем на данном месте. Я заявила, что приехала в гости к своему бывшему мужу, оставившему мне именно этот адрес и приглашавшему к себе. Но мы не понимаем, почему дом огорожен щитами.

– Ваш муж снимал этот дом? – один из полицейских кивнул в сторону щитов.

– Может, и купил. Я точно не знаю. Но он здесь жил.

– Когда вы последний раз говорили с вашим мужем?

Я ответила и посчитала, что теперь уже сама могу задавать вопросы, поинтересовавшись, что здесь случилось.

– Вы видите, что территория огорожена щитами?

А то нет, хотелось ответить мне. Меня что, принимают за идиотку?

– Дом взорвался, – сказали мне. – Поэтому территория временно огорожена.

– А Леня?! – вырвалось у меня, и я с трудом сдержалась, чтобы не схватить полицейского за грудки. – Что с Леней?!

– Ваш муж находится в клинике.

Я издала вздох облегчения, но полицейский еще не закончил и, с жалостью посмотрев на меня, произнес:

– Он пока не приходил в сознание. И мы даже не знали, кто он. В доме все сгорело. Не осталось никаких документов. Ничего. Ваш муж каким-то образом сумел выпрыгнуть в окно, но не смог далеко откатиться… Когда вы здесь появились, нас вызвали соседи, – он кивнул в сторону дома, где в окне мелькало женское лицо. – А теперь мы попросим вас проехать вместе с нами в клинику, чтобы вы точно опознали своего мужа.

Вова подхватил меня под локоток, а я спросила у полицейского, будет ли Леня жить…

– Поговорите с лечащим врачом, – ответил он. – Я могу только сказать, что он пока не приходил в сознание. Давайте проедем в клинику, вы скажете, он это или не он, а потом мы зададим вам еще несколько вопросов.

Я кивнула и села на переднее место в арендованной нами машине, чтобы следовать за полицейскими, указывавшими нам дорогу.

Мы поехали в соседний городок.

* * *

Первым отличием австрийского госпиталя от отечественной больницы была форма персонала: все ходили в голубом в противоположность нашим традиционно белым халатам, каковых я ни на ком не заметила. Персонал был исключительно вежлив, но холоден, опять же, в отличие от наших медицинских учреждений, где тебя или облают, или уж искренне посочувствуют. Все старались продемонстрировать высшую степень профессионализма, и я не исключаю, что они все прекрасно знали свое дело, иначе тут не работали бы.

Дама лет сорока проводила нас в холл, куда к нам вышел врач, представившийся доктором Хубертом Родхаммером. Он поздоровался с полицейскими, которых явно знал лично, сказал, что состояние больного не улучшилось и они не могут его допросить.

– Но он хоть что-то говорил? – спросила я. – Хотя бы в бреду?

– Он говорит на языке, который не знает никто из нашего персонала, – ответил мне доктор Родхаммер. – Нам кажется, что он кого-то зовет… Произносит что-то типа Катьа? Катия?

– Катя? – подсказали мы одновременно с Вовой.

Доктор кивнул, полицейские вопросительно посмотрели на меня. Я пояснила, что это мое имя.

– Пройдемте, – позвал меня доктор Родхаммер.

Вове велели остаться в холле вместе с одним из полицейских, с которым они объяснялись по-английски, поскольку Вова не знал немецкого, а мы с доктором и вторым полицейским пошли на второй этаж.

Я с трудом узнала Леонида.

Как несколько позже объяснил мне доктор Родхаммер, мы находились в ожоговом центре. Леонид лежал не на обычной кровати, а в некоем подобии ванны, в которой легко пульсировал специальный песок, используемый для лечения ожоговых больных. Человек, практически вся поверхность кожи которого обгорела, испытывает постоянную боль, и подобная песчаная кровать (или ванна?) приносит облегчение, по крайней мере, в ней не орут беспрерывно.

Я чуть не потеряла сознание.

Пришла в себя я только в кабинете доктора Родхаммера после того, как мне дали выпить стакан какой-то жидкости весьма специфического вкуса. Но, как мы добрались до кабинета, я, откровенно говоря, не помню.

Полицейский сидел в кресле в углу, доктор Родхаммер в своем кресле за столом.

– Вы поможете нам с некоторыми формальностями, госпожа Кудрявцева? – спросил доктор Родхаммер.

«Тут человек умирает, а вы со своими формальностями!» – хотелось крикнуть мне, но я сдержалась, понимая, что доктор и полицейский выполняют свою работу. А я должна им помочь.

– У него есть шансы? – вместо ответа спросила я. – Хоть какие-то? Только, пожалуйста, скажите честно. Я уже пришла в себя. Я не упаду в обморок. Но я должна знать. Если его возможно спасти, я найду любые деньги…

Доктор Родхаммер вздохнул, посмотрел в окно, потом на меня.

– Откровенно говоря, я удивлен, что он все еще жив, – сказал врач. – Когда обгорает такой процент кожи… Вы, русские, очень выносливые люди… Я не думаю, что он доживет до завтра. Простите.