Стальной волосок - Владислав Крапивин

Никитка шагал по коридору, улыбался, смотрел перед собой и махал снятым ранцем. Вообще — то он редко ходил так живо, а ранец всегда аккуратно носил за плечами. Но сейчас, видно, было у него какое — то особое настроение.

У Артура тоже было настроение, но не особое, а просто скверное. Когда Никиткин ранец задел брючину Сенокосова, тот паучьим движением ухватил четвероклассника Кельникова за плечо:

— Ты чего махаешся! Чуть ногу не перешиб!

Никитка перестал улыбаться.

— Я нечаянно… Извини, пожалуйста…

— Ха, «нечаянно»! А школьная дисциплина не для тебя? Ну — ка, марш к батарее и — двадцать отжиманий!

Никитка замигал и сказал тихо:

— Мне это нельзя, отжимания… Ни одного…

Ему и правда было нельзя. Тихий, безотказный, добрый ко всем Никитка Кельников с младенчества страдал пороком сердца. Еще в первом классе, на собрании (когда Никитка болел дома) Юлия Васильевна сказала: «Ребята, вы поймите. У него сердечко, как лампочка из тонкого стекла. Толкнешь неловко — и одни осколки…»

Класс притих. Маленькая курчавая Света Дымкина вдруг всхлипнула…

С той поры знал каждый: обидеть тихого Никитку (с ласковым прозвищем Никель), зацепить неловко или хотя бы просто прикрикнуть на него — совершенно бессовестное дело. Все это понимали, даже самые сорвиголовы, во всех классах. Только Артур Сенокосов, кажется, не знал, не понимал.

Он тряхнул Никитку за плечо:

— Кому сказано! А то сделаю цыпленка табака!

Трубин и Чикишев шли в ту пору из туалета, после небольшой драчки. По разным сторонам коридора. Андрюшка трогал языком припухшую нижнюю губу. Они в один и тот же миг увидели дурака Артура и Никитку.

Они посмотрели друг на друга. Быстро сошлись.

— Ты — под ноги, я — башкой, — быстро сказал Федя.

— Почему это я под ноги, а ты… — привычно возмутился Чикишев. Но тут же понял, что не время для спора. Незаметно шагнул за Артура и прилег позади него на половицы. В ту же секунду Федя с разбега врезал Сенокосову головой в живот.

Длинный Сенокосов отпустил Никеля и загремел через Андрюшку, будто дон Кихот с мельничного ветряка. Только вот не было звона доспехов. Зато были грозные вскрики:

— Это! Что! Такое! Это! Опять! Чикишев и Трубин!.. — Разумеется, на месте происшествия возникла вездесущая и бдительная завуч Карина Эдуардовна. Было бы странно, если бы не возникла. И потому никто не удивился. Хнычущий Сенокосов воздвигся над полом. Андрюшка тоже вскочил. А Никитка Кельников вежливо и безбоязненно разъяснил завучу:

— Карина Эдуардовна, они не виноваты ни капельки. Они просто заступились за меня.

Карина Эдуардовна была крикливой и не очень — то доброй. Но она не была глупой. Ее педагогического опыта хватило, чтобы сразу понять, что к чему.

— Сенокосов! Марш ко мне в кабинет, там поговорим!.. Кельников, ты не пострадал?

— Не успел, — виновато улыбнулся Никитка.

— Чикишев и Трубин… гм… Я не верю глазам. Вы впервые оказались не друг против друга, а плечом к плечу. Это вселяет надежду… Хотя драться все равно недопустимо… Но я не стану ничего писать в ваши дневники, если вы дадите обещание!

— Какое? — спросил Андрюшка, снова тронув языком губу.

— Вы дадите мне торжественное обещание больше никогда не драться друг с другом… А?

— Конечно! — весело отозвался Федя.

— Ага, торжественное, — беззаботно подтвердил Андрюшка.

У того и другого был богатый опыт подобных обещаний.

Карина Эдуардовна глянула с сомнением, но решила поверить и удалилась. Разбираться с дураком Сенокосовым. Трубин и Чикишев тоже пошли, рядом.

— Если бы ты не упал пузом на пол, а встал на коленки, он бы загремел сильнее, — сказал Федя.

— А если бы ты вделал ему покрепче, он бы…

И в эту секунду они ощутили спинами не то легкий укол, не то мягкий толчок. Оглянулись. Никитка Кельников глядел на них то ли с упреком, то ли с виноватой просьбой. Они одинаково засопели, отвернулись и пошли в свой класс молча.

На следующий день (за неделю до летних каникул) уроки закончились раньше обычного, и радостная толпа рванула к дверям. А оставшийся на месте Никель вдруг сказал в спину Трубину:

— Федя…

Негромко сказал, но тот почему — то сразу услышал. Остановился (его толкали).

— Чего?

— Подойди, пожалуйста… Нет, сначала позови Андрюшу…

— Чикишева, что ли? Чего это я буду его звать!

— Ну, пожалуйста, — все так же тихо сказал Никитка. И Федя пошел искать Андрюшку. Догнал.

— Тебя… нас… Никель зачем — то зовет. Идем…

— Чего это я должен… — конечно же, начал Чикишев. И мигнул. И буркнул: — Ну, айда… если зовет.

В классе было уже пусто. Лишь Никитка сидел на прежнем месте. Чуть — чуть улыбнулся навстречу.

— Ну, чего… — нерешительно сказал Чикишев. — Вот я… мы…

— Ага… — проговорил и Трубин. — Вот…

Они были оба коренастые, круглолицые, с лохматыми волосами пеньковой окраски и вздернутыми носами. С глазами цвета чайной заварки. Светлые бровки их были хмуро сведены.

Сидевший Никитка Кельников смотрел на них снизу вверх. Он опять слегка улыбнулся.

— Вы такие… прямо как два брата. Вам бы не драться, а быть все время рядом… друг за дружку…

— Чё, воспитывать надумал? — сумрачно проговорил Федя и стал смотреть на доску с нарисованной теткой (тетка была похожа на завуча Карину Эдуардовну — кто — то успел на бегу). — На фиг надо…

— Да. Не надо, Ник… — мягко сказал Андрюшка.

— Нет, я не воспитывать… Я вам подарить хочу… — Никель выложил на парту два шарика из волокнистого хрусталя. Размером с грецкий орех. В шариках зажглись искры.

Трубин и Чикишев посмотрели друг на друга. Потом на Никеля. Федя подумал, какое у того бледное треугольное лицо и большущие глаза. И тонкая беспомощная шея. Андрюшка, видимо, подумал что — то похожее.

— Да зачем… — пробормотал Федя.

— Ага… зачем… — повторил за ним Андрюшка.

— Ну… вы вчера вон как заступились за меня. Вместе…

— Ну и что? Не ради подарка, — насупился Трубин.

— Да. Не из — за него ведь… — согласился Чикишев.

Никель шевельнул шарики, щелкнул ими друг о дружку. И, глядя на них, объяснил:

— Ну… я тоже не из — за этого. А так, на память…

Федю и Андрюшку словно кольнуло холодной иглой. Одинаково. (Они потом признались в этом, когда вспоминали тот случай.)

— На какую еще… память? — выговорил Федя. Андрюшка же опасливо промолчал.