Будда - Александр Николаевич Сенкевич

перспективы будущего вообще исчезало всякое желание жить. Зато с неимоверной энергией он начал думать, как выскользнуть из сетей этого злокозненного мира с его хищнической природой. Этот мир «вывернул его наизнанку», заставил неимоверно страдать.

Окончательно свернуть с проторенного, освященного брахманскими традициями пути на бездорожье, сделать этот решительный и безрассудный, с точки зрения соплеменников, шаг его заставили, я предполагаю, безысходность и отчаяние.

Известный российский журналист и литератор Валерий Панюшкин коротко и точно напоминает нам о том, что человеческое горе не одномоментное состояние, а протяженное во времени: «Этапы переживания горя хорошо описаны психологами. Любой студент психфака вам расскажет. Этапов пять: отрицание, сделка, гнев, депрессия, принятие»[239].

Все эти предположения, разумеется, имеют право на существование. Но есть в них все-таки какая-то надуманность. Можно лишь утешаться, что домыслы намного лучше, чем житийные клише, заставляющие воссоздавать образ Первоучителя по заданному трафарету. Вот такой получается парадокс. Профессор Е. А. Торчинов был отчасти прав: ничего-то мы толком о Гаутаме Будде не знаем[240].

Вот почему он был убежден: «В настоящее время совершенно невозможно реконструировать научную биографию Будды. Простое отсечение мифологических сюжетов и элементов фольклорного характера совершенно неэффективно, а материала для подлинной биографической реконструкции у современной науки явно недостаточно»[241].

Вот с этой ригористической позицией выдающегося российского ученого не соглашусь. Получается, что попытка исследовать жизнь исторического Гаутамы Будды — бессмысленная авантюра. Считать так — значит позволить зачеркнуть буддийским преданием личность когда-то живого и сверхгениального человека. Из трех драгоценностей — Будда, Дхарма, Сангха — живого человека припрятать куда-нибудь подальше, заменив роскошными бриллиантами. Я не хочу идти по этому пути. Решение дилеммы «было — не было» я вижу в выборе срединного пути. Он самый подходящий и результативный. В этой книге, с самого ее начала, я исхожу из принципа соединения противоположных подходов, каким бы это ни казалось парадоксом: и было, и не было.

Канва жизни Сиддхартхи Гаутамы не столь сложна и запутана, как предстает в мифологических интерпретациях его последователей. Сама личность Будды и его учение настолько фантастичны и неожиданны для обыденного сознания, что язык повседневности оказывается явно недостаточным для описания их истинного величия. Вот почему образ Будды не нуждается в демифологизации. Миф о нем не противоречит его выдающейся роли в духовном преображении человеческой природы. Напротив, чем он художественно и философски убедительнее, тем основательнее содействует массовому восприятию буддийской доктрины и следованию ей в мыслях и действиях. Вместе с тем, восхищаясь художественным портретом, было бы глупо не пытаться узнать что-нибудь о человеке, с которого этот портрет написан.

Сиддхартха Гаутама оказался в нужное время и в нужном месте. Наступала эпоха духовных и социально-экономических перемен, а место, где он родился, какое-то время жил, где правил его отец, — лучше не найти. По первому впечатлению, это было провинциальное, глубокое захолустье с соответствующим духом жизни. Но если приглядеться повнимательнее, картина предстает другая, не столь мрачная и грустная. Через Капилавасту пролегали пути, которые могли вывести энергичного и талантливого молодого человека на широкие просторы. Возможность для человека жизненного выбора — это уже само по себе великое счастье. Можно сказать — подарок судьбы.

Первым парнем на деревне Сиддхартха Гаутама был по своему рождению. Вряд ли такое положение его долго устраивало. И все-таки что-то неординарное довело его до крайности и заставило покинуть родное гнездо вопреки воле отца, а может быть, по договоренности с ним. Подобные решения принимаются внезапно, но породившие их причины созревают долго, не в одночасье. Не в его характере было подчиняться обстоятельствам и смиряться с уготованной этими обстоятельствами участью будущего правителя. Больно уж захудалыми и скромными были батюшкины владения и наследство! А для него, применяющего духовные критерии для оценки собственной жизни, они вообще ничего не стоили.

Преобразование человека в будду всегда начинается и заканчивается уходом. Сначала из дому, а в самом конце пути — из мира причин и следствий в Паринирвану. Это важнейшее позитивное понятие буддийской доктрины расплывчато и многозначно. Оно обозначает и особое состояние, и загадочное пространство, и еще что-то другое, но всегда — окончательный разрыв с тем, что называется привычной земной жизнью. Напомню, что согласно традиционным индусским верованиям умерший человек опять возвращается в ту же самую жизнь, но в другом телесном облике. Если же он возрождается в образе человека, то обязательно меняется его место в социальной иерархии. Он либо в ней повышает свой статус вплоть до сотрапезника богов, либо его понижает. Все зависит от того, какую карму он себе «заработал» в прожитой жизни.

Гаутама Будда признавал механизм кармического управления жизненными процессами. Но его собственное представление о Паринирване вряд ли сводилось к какой-то потусторонней заповедной территории вроде параллельного мира, куда по мановению волшебной палочки удаляются после смерти «просветленные» люди — будды.

Генри В. Миллер понимал эту бесконечную человеческую трагедию. Вынесенный им приговор человеку тот же самый, что и у Сиддхартхи Гаутамы: «Он стал жертвой собственной внутренней пустоты; его терзания — это муки бесплодия»[242].

К современному человеку вернулся ужас жизни в нереальном мире. Может быть, и посильнее того кошмара, что испытали люди эпохи Гаутамы Будды. Мы, как и они в далеком прошлом, постоянно возвращаемся к иллюзорной жизни в окружении призраков: якшей, якшиней и злобных духов. Ведь большинство из нас питается генетически модифицированной продукцией, дышит отравленным воздухом и пьет загрязненную воду. Все чаще и чаще виртуальная действительность телевизионного экрана и компьютера выталкивает из человеческого сознания образы земного мира за окном.

Не случайно культовый фильм Бернардо Бертолуччи «Последнее танго в Париже», вышедший на экраны в 1972 году, буквально пронизан буддийскими мотивами. На это мало кто обращал внимание. В откровенной «сцене с маслом» главный герой, которого играет Марлон Брандо (1924–2004), вбивает в сознание девятнадцатилетней девушки постулаты учения Гаутамы Будды, заставляя ее через физическое и моральное унижение повторять и запоминать их. Но следовать под силовым нажимом любым (не только буддийским) моральным принципам и нравственным нормам означает их фактическое попрание. Потому-то их заучивание «из-под палки», к тому же во время принудительного секса, представляет собой осквернение буддийской морали. За всем этим насилием стоит убеждение «озверевшего» героя: человек, как ни вбивай ему в голову, не то чтобы не хочет, а по своей сущности не способен жить добродетельно — ни тогда, ни сейчас.

Отсюда, с этой мысли начинается, как писал русский философ и богослов Владимир Николаевич Ильин (1891–1974), втягивание всего человечества в тление и смрад через войну с красотой[243].

Гаутама Будда и его сторонники соблюдали принцип ахимсы — непричинения вреда