Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

Неожиданно наваждение отступило, и все, о чем я только что думал, потеряло всякое значение. Чего теперь кипятиться? Парень этот, как пить дать, забыл о нашем споре. Да и я до сих пор о нем не вспоминал. Вдохнув побольше воздуха, я опустил плечи, и тело утонуло в привычной уже темноте. Попробовал восстановить в памяти еще что-нибудь, но нелепая злость куда-то улетучилась, а вместе с ней пропали и воспоминания. В голове стало как в желудке – шаром покати.

Немного погодя я поймал себя на том, что разговариваю сам с собой. Бессознательно бормочу разрозненные обрывки мыслей и ничего не могу с этим сделать. Я слышал это бормотание, но почти ничего не понимал. Губы шевелились бессознательно, сами по себе, автоматически, нанизывая в темноте одно за другим слова, смысл которых до меня никак не доходил. Слова выплывали из одной стены мрака и тут же поглощались другой. Тело точно превратилось в пустой тоннель, средство транспортировки слов из одного пункта в другой. Да, это были обрывки мыслей, но рождались они не у меня в голове, а где-то в другом месте.

Что же все-таки происходит? Нервы, что ли, начинают сдавать? Я взглянул на часы. 3:42. Нет, верно, 15:42. Я представил, как светло бывает в это время, представил себя в лучах солнца. Напряг слух, но не услышал ни звука: ни стрекота цикад, ни птичьего щебета, ни детских голосов. Может, пока я сижу тут, в колодце, Заводная Птица бросила заводить свою пружину и весь мир остановился? Пружина все ослабевала, потом завод кончился, и вдруг все замерло – течение рек, шелест травы, полет птиц в небе.

Что ж такое с Мэй? Почему она не идет? Сколько времени прошло, а ее все нет! И меня вдруг как обожгло: а если с ней что-нибудь случилось? Попала под машину, например. Коли так – никто больше на белом свете не знает, что я здесь. Тогда и вправду придется загибаться в этом колодце медленной смертью.

Нет, не может такого быть. Мэй Касахара не настолько легкомысленная особа, чтобы ее просто так переехал автомобиль. Сидит, верно, сейчас у себя в комнате, посматривает в бинокль в сад и представляет, что я делаю в колодце. Нарочно тянет, чтобы я запсиховал, подумал, что мне отсюда не выбраться. Точно-точно. А если все так, как я думаю, и Мэй умышленно затягивает время, тогда ее план удался на все сто процентов – я действительно испугался по-настоящему: меня все бросили в этой проклятой дыре. От страха, возникшего при мысли, что я запросто могу сгнить тут, в темноте, перехватило дыхание. Чем дальше, тем больше я буду слабеть, пока не умру от голода. А он будет становиться все сильнее и сильнее. Но перед этим я, наверное, потеряю способность двигаться, и даже если кто-то сбросит мне лестницу, уже не сумею выбраться наверх. Выпадут все волосы и зубы, все до одного…

А как же воздух? На дне этой узкой бетонной трубы я уже несколько дней, да еще под плотно закупоренной крышкой. Циркуляции воздуха почти никакой. Стоило об этом подумать, как воздух вокруг сразу сделался каким-то тяжелым – то ли из-за игры воображения, то ли в самом деле из-за недостатка кислорода. Чтобы проверить, в чем причина, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. С каждым вдохом дышать становилось все труднее. От страха по всему телу выступил пот. Вместе с мыслями о воздухе в голову во всей жуткой реальности и неотвратимости пробралась и в ней поселилась смерть. Как черная вода, она поднималась без единого звука, затапливая сознание. До этого у меня на уме была голодная смерть, до которой, впрочем, времени оставалось навалом. Все, однако, кончится гораздо быстрее, если я останусь без кислорода.

Как умирают от удушья? Это долгая мучительная агония? Или человек постепенно теряет сознание, будто засыпает? Я представил, как Мэй Касахара придет и обнаружит меня мертвым. Окликнет несколько раз, не дождавшись ответа, бросит в колодец горстку камешков, думая, что я заснул. Но я не проснусь. Тут-то она и поймет, что мне каюк.

Захотелось громко заорать, позвать кого-нибудь. Кричать, что меня здесь заперли, что я хочу есть, что становится нечем дышать. Я почувствовал себя беспомощным маленьким ребенком, который вышел из дома и заблудился, забыл дорогу. В детстве мне много раз снился кошмарный сон – я потерялся и не могу найти дорогу обратно. Эти кошмары давным-давно забылись, и вот теперь, на дне глубокого колодца, они снова оживали с пугающей ясностью. Время во мраке двигалось в обратную сторону, поглощалось другим измерением.

Достав из рюкзака фляжку, я отвинтил крышку, осторожно, чтобы не пролить ни капли, сделал глоток. Долго держал влагу во рту и только потом проглотил. Откуда-то из глубины горла раздался громкий звук – точно на пол свалилась какая-то твердая и тяжелая штуковина. А ведь я проглотил всего-навсего несколько капель воды.

* * *

– Окада-сан! – Сквозь сон я услышал, как меня кто-то зовет. – Окада-сан! Окада-сан! Проснитесь, пожалуйста.

Голос Криты Кано. Я кое-как разлепил глаза, но вокруг по-прежнему было не видно не зги. Граница между сном и явью оставалась размытой. Попробовал приподняться, но пальцы ослабли и совсем не слушались. Тело съежилось, сделалось холодным, вялым – как завалявшийся в холодильнике огурец. В голове мутилось от истощения и бессилия. «Ладно! Давай, если хочешь. Сейчас снова мысленно напрягусь, а кончать буду по-настоящему. Хочешь – пожалуйста». Как в тумане я ждал, когда она расстегнет мне ремень на брюках. Стоп! Голос Криты доносился откуда-то издалека, сверху. «Окада-сан! Окада-сан!» – звала она. Я поднял голову – половина крышки колодца была открыта и через нее на меня смотрело великолепное звездное небо. Кусочек неба, вырезанный в форме полумесяца.

– Я здесь! – Я кое-как приподнялся, встал на ноги и, глядя вверх, прокричал еще раз: – Здесь я!

– Окада-сан! – Это в самом деле была Крита Кано. Наяву. – Вы тут?

– Тут-тут. Это я.

– Как вы там оказались?

– Долго объяснять.

– Извините, вас плохо слышно. Громче, пожалуйста.

– Я говорю: это долгая история, – заорал я. – Выберусь отсюда – тогда расскажу. Я не могу сейчас громко говорить.

– Тут ваша лестница лежит?

– Моя.

– Как она здесь оказалась? Вы что, ее забросили сюда?

– Да нет! – «Интересно, зачем мне лестницу из колодца выбрасывать. И потом – это ведь еще умудриться надо», – сказал я про себя. – Нет, конечно. Ничего я не выбрасывал. Ее кто-то вытащил и мне не сказал.

– Значит, вы не можете оттуда вылезти, Окада-сан?

– Именно, – отвечал я, набираясь терпения. – Совершенно верно. Не могу вылезти. Может, сбросите лестницу? Тогда я выберусь наверх.

– Ой, конечно. Сейчас бросаю.

– Погодите! Проверьте сначала, привязана ли она к дереву. А то…

Ответа не последовало. Наверху, похоже, уже никого не было. Во всяком случае, в отверстии колодца я никого не разглядел, сколько ни напрягал зрение. Вытащив фонарь из рюкзака, я посветил вверх, но вместо человеческого силуэта луч наткнулся на веревочную лестницу. Она висела на своем месте, будто всегда была там. Я глубоко вобрал в себя воздух, а когда выдохнул, почувствовал, как тает и растворяется твердый комок в груди.