Мадам Пикассо - Энн Жирар

Хуан был мужчиной средних лет с волной каштановых волос и глубокими залысинами на лбу. Он дружелюбно улыбнулся и протянул руку Еве.

– Bienvenue, – произнес он по-французски тоже с сильным акцентом.

Потом Пикассо посмотрел на отца. Когда он сделал это, Ева услышала болезненный вздох. Она могла лишь вообразить, что он чувствует. Он быстро обменялся взглядом с Лолой и подошел к ней.

– Почему никто не предупредил меня?

– В письмах об этом не говорят, Паблито. Он уже какое-то время находится в таком состоянии, но тебя давно не было дома.

– Он хотя бы меня видит?

– Теперь он видит очень плохо, в основном силуэты и тени. Но он знает, что ты здесь и что ты привел новую женщину.

Все замолчали, когда Пикассо приблизился к отцу. Он опустился на корточки и обратился к нему по-испански. Ева расслышала свое имя в тихом разговоре отца с сыном и мерном тиканье больших часов на стене. Она смогла разобрать лишь несколько слов. Ее сердце учащенно забилось, пока она смотрела на грозного старика, который так и не улыбнулся и не попытался обнять сына.

Наконец Пикассо обернулся к Еве, и дон Хосе поманил ее слабым движением руки, не отрывая локтя от деревянной ручки кресла. Пикассо выпрямился с выражением смутного беспокойства, когда Ева подошла к его отцу.

Внезапно, к своему ужасу, она поняла, что не знает, как обратиться к этому старику. Теперь она понимала, что это не сеньор Пикассо. Сын называл его только «дон Хосе». У нее задрожали колени; к горлу подступила тошнота. Все смотрели на Еву, ожидая, что она каким-то образом зачарует этого зловещего старца, который даже не мог разглядеть ее.

– Он хочет, чтобы вы сели на диван рядом с ним, – сказала Лола. – Еще он хочет, чтобы все остальные ушли, но Пабло сказал, что вы не говорите по-испански, поэтому он разрешил мне остаться, чтобы переводить.

Ева посмотрела на Пикассо и поняла, что она с трудом сдерживает сковывавший ее страх. Его мать и шурин уже направились к выходу из комнаты без каких-либо возражений. После короткой паузы Пикассо последовал за ними и закрыл за собой дверь.

– Он просит вас сесть, – объяснила Лола, когда они остались одни.

– Gracias, мсье… сеньор дон Хосе, – нервно пробормотала Ева и поняла, что звуки, которые она произносит, больше похожи на кваканье, чем на испанские слова. Уголки его узких бледных губ слегка приподнялись.

– Он приветствует вас в нашем доме как гостью и подругу Пабло, но хочет кое-что узнать. Теперь, когда Пабло стал таким знаменитым, собираетесь ли вы завладеть его деньгами или же только его сердцем?

Откровенность вопроса изумила Еву. На какое-то мгновение она потеряла почву под ногами и не знала, что ответить. В конце концов она призвала на помощь всю силу убеждения, глубоко вдохнула и выдохнула. Она не может позволить себе все испортить. Дело зашло уже слишком далеко. Ее дух ярко вспыхнул.

– Por favor[66], я не собираюсь красть ни того ни другого. И мне не нужно ничего, кроме того, что отдают бесплатно. Я всем сердцем люблю вашего сына.

– Мой отец спрашивает, подарите ли вы ему сыновей.

– Когда мы поженимся, я собираюсь родить ему много сыновей. И дочерей тоже.

На лице старика появилась широкая улыбка еще до того, как Лола закончила перевод, но он по-прежнему даже не пошевелил головой и не посмотрел в ее сторону.

– Мой отец говорит, что предыдущая подруга его сына не могла подарить нашей семье настоящих наследников, потому что уже имела мужа. Он не уважал ее за то, что она лишила Пабло возможности иметь семью и наследников – такие вещи важны и естественны для честного испанского мужчины. Он говорит, что Пабло заслуживал лучшего.

– Я хочу надеяться, что заслуживаю его доверия, – сказала Ева. – Знаю, что буду стараться до конца моих дней.

– Отец доволен, что вы с Пабло собираетесь пожениться. Он говорит, что будет рад присутствовать на вашей свадьбе. И я тоже, – добавила Лола. – Еще он хочет, чтобы я сказала, как вы похожи на его жену.

Облегчение теплой волной нахлынуло на Еву, и она позволила себе улыбнуться. Еще десять минут назад она не надеялась на благословение старика, и, судя по выражению ее лица, Лола тоже не ожидала этого. Сейчас Ева гордилась собой больше, чем когда-либо раньше.

Почти сразу же после разговора дон Хосе отправился в постель, а остальные сели ужинать и проговорили до позднего вечера под тихие звуки испанской гитары, доносившиеся с улицы.

Позже, в ту ночь, Ева проснулась от звуков тихого плача Пикассо – он расположился в спальне напротив по коридору. Ева понимала, что он оплакивает своего отца – человека, которого когда-то уважал и боялся и который сделал его художником.

Они оставались в Барселоне еще почти две недели. Рождество показалось Еве волшебным, и они вместе отпраздновали Крещение в пышном испанском стиле. Более того, Пикассо без возражений отправился на мессу, и Ева подумала, что, возможно, он делает первые шаги к примирению с Богом, которого боялся и проклинал все последние годы.

Перед отъездом из Барселоны он, наконец, попросил у матери дедовское серебряное кольцо. Пока Ева была в гостиной и прощалась с доном Хосе, она слышала разговор в прихожей. Минуту спустя Ева присоединилась к ним у двери, почти не в силах сдерживать радость, но старалась не показывать этого, потому что не хотела испортить сюрприз.

– Спасибо вам за все, – сказала Ева, подавив кашель, когда мать Пикассо заключила ее в теплые объятия.

– Грустно видеть, что наш Пабло снова уезжает, но хорошо знать, что он будет рядом с вами. Думаю, он наконец готов стать хорошим мужем.

– Madre, por favor[67], – укорил ее Пикассо с таким видом, будто она раскрыла какой-то секрет. Потом он отвел мать в сторону и нежно расцеловал ее в щеки.

– Будь добр к ней, Паблито.

– Я буду стараться делать это каждый день, – заверил он. И ты права: теперь я, наконец, готов.

Когда Ева проснулась утром после возвращения в Париж, то разочаровалась, не увидев рядом с собой Пикассо. Сначала она испугалась, что могла потревожить его ночью приступом кашля, потому что у нее наступило очередное обострение бронхита. Она была уверена, что сможет убедить его в том, что речь идет лишь о незначительной простуде, подхваченной во время поездки.

В квартире было тихо. На подушке Пикассо лежала единственная алая роза на длинном стебле рядом со шкатулкой из зеленой кожи. Ева сразу же поняла, что происходит. С сильно бьющимся сердцем она надела кимоно, лежавшее в ногах кровати, и опустилась на колени. Она была очарована тем, как тщательно Пикассо все подготовил, но сомневалась, что должна открыть шкатулку без него.