Незнакомец - Шарлотта Линк

Ребекка слегка улыбнулась, но это была не презрительная улыбка, как Мариус понял после мимолетного подозрения. Она была печальной.

— Вам же дает ответ случай с Кларенсом, — сказала она. — Речь идет о власти. У таких людей, как Леновски, речь всегда идет о власти. В этом и состоит их болезнь. Как же это просто — подчинить себе собаку! Как это просто — заставить ребенка быть послушным… Леновски нуждался в этом. Я предполагаю, что у него это стало почти болезненной зависимостью. Видеть, что кто-то боится его. Что кто-то умоляет его о милости. Что кто-то полностью зависит от его настроения и капризов. Это и был для него кайф в повседневной жизни. А приемный ребенок был для Леновски, как божий дар. Вы же подслушали его разговор с друзьями. Ему был нужен кто-нибудь, над кем он мог бы издеваться, но у него не было ни малейшего желания принимать на себя какие-либо обязательства. Его никогда не интересовал ребенок, не интересовали его жизнь и будущее. Одно только представление, что ребенок может когда-то стать его наследником, уже сводило его с ума. Ведь тогда этот ребенок в самом конце — а именно у могилы Леновски — оказался бы победителем, а в понимании Фреда это было ужасно. Поэтому усыновление для него даже не подлежало рассмотрению. А вот приемный ребенок… это было как раз то, что ему требовалось. Что, кстати, еще и приносило ему массу общественного признания за его великодушный поступок. Для него это, видимо, были прекрасные годы.

Боль Мариуса была так велика, что он едва мог переносить ее. Хотелось расплакаться. Позволить Ребекке обнять себя и утешить.

"Мне нельзя забывать, что она — мой враг. Она предала меня. Она была на стороне других. Даже если сейчас она пытается выглядеть полностью понимающей".

Наигранно равнодушно — поскольку внутри у него бушевало отчаяние, словно с того времени не прошло и дня, — он сказал:

— Фред, кстати, потом изменил очередность рангов. Кларенс больше не был последним. Им стал я.

— О, Мариус…

Он тяжело вздохнул.

— Ты последний! Теперь он говорил мне это каждый день, почти так же часто, как "Я во главе!". Мне разрешалось есть только после собаки. Я лежал в кровати, и мне было плохо от голода. Посреди ночи Фред звал меня на кухню. Мы с Кларенсом должны были смотреть, как он жарил себе яичницу и с наслаждением съедал ее. А мы были страшно голодны. Затем Кларенсу ставили его миску. И только после того, как он вылизывал все до последней крошки, я получал свой хлеб. Без яичницы. Если мне везло, то еще немного масла. Я был последним. Я был последним. Я был последним!

Мариус выкрикнул эти слова. А затем, будучи не в силах предотвратить это, расплакался. И согнулся от боли.

— Я мог бы их любить! Ребекка, если б они были хоть немного другими, я бы их любил. Я бы любил их, как своих родителей. Я ведь был ребенком. Я так тосковал по любви. Я так тосковал по тому, чтобы самому любить. Я бы все отдал Фреду и Грете. Все! Свою любовь, свое доверие, свою ласку. Я так хотел этого! Я хотел!..

Он так громко всхлипывал, что весь дрожал.

Ему страстно хотелось, чтобы Ребекка обняла его.

Но она не могла. Ее ноги и руки были связаны, и Ребекка могла лишь беспомощно смотреть на его боль.

2

Лавина тронулась. Теперь ничто и никто не сможет ее остановить. Вопрос был только в том, что в конце концов будет ею разрушено.

"Наверное, моя жизнь, — подумала Клара, — вот что будет. Моя жизнь будет лежать в обломках".

После разговора с Агнетой она как парализованная ждала начала шторма, вторжения катастрофы. Затем последовал звонок комиссара полиции по имени Кронборг, который согласовал с ней личную встречу на следующий день. Таким образом, колесо завертелось.

Каким-то совершенно абсурдным и бессмысленным образом Клара надеялась, что сможет провести все это мимо Берта, чтобы он ничего не заметил, но муж стал свидетелем ее телефонного разговора с Кронборгом, потому что, в виде исключения, как раз вернулся раньше обычного с работы домой.

— А кто это был? — спросил он простодушно, и его жена, сделав над собой усилие, ответила:

— Комиссар из уголовного розыска. Завтра утром он навестит меня, чтобы задать несколько вопросов.

— А это еще почему? Что тебя связывает с уголовным розыском?

Не глядя на мужа, Клара поспешно и довольно запутанно рассказала о подозрениях Агнеты и Сабрины Бальдини, о маленьком Мариусе и о мутной истории его приемной семьи. И о той роли, которую она сама в этом сыграла.

Берт слушал ее с возрастающим недоумением.

— Жестокое обращение с ребенком? Я правильно понял? Ты тогда помогла покрыть жестокое обращение с ребенком?

Клара попыталась объяснить ему, что сегодня, конечно, очень легко судить о той ситуации, а тогда это было намного сложнее для нее — правильно оценить происходящее. Берт старался понять ее, но его реакция уже дала ей первое представление о том, что будут думать о ней другие люди. Она помогла скрыть жестокое обращение с ребенком. А те, кто не был ей близок, даже не дадут себе труда выслушать ее версию той истории. Ее осудят, и она будет выглядеть монстром, виновным в тяжком преступлении.

— Тогда нам действительно надо быть осторожными, — сказал наконец Берт. — Они должны предоставить тебе полицейскую защиту! Ведь тогда получается, что за этими сумасшедшими письмами на самом деле стоит свихнувшийся тип, который может быть опасен для тебя!

Он всегда подшучивал над супругой, когда она жаловалась и ныла из-за этих писем, и вот теперь ему пришлось согласиться, что ее страх обоснован. Но Клара не испытывала от этого ни малейшего удовольствия.

* * *

Комиссар Кронборг появился на следующее утро ровно в девять часов. Это был самый высокий человек, какого ей когда-либо приходилось видеть. К счастью, он не был с ней нелюбезным. Клара думала, что и Кронборг уже вынес ей свой приговор, и у нее совсем не будет возможности убедить его в том, что она тогда вляпалась в историю, масштабы которой в тот момент еще не могла себе представить.

Напротив: Кронборг скорее относился к такому типу людей, которые располагают к доверию.

"Больше исповедник, чем полицейский", — подумала Клара. Ей надо быть настороже. Не дать себя убаюкать его милой улыбкой.

Как оказалось, комиссар долго говорил с Сабриной Бальдини.

— Ее звонок к нам был невероятно важным, — сказал он, — потому что в противном случае прошло бы довольно много времени, пока мы выяснили бы, что существует этот приемный сын. Мариус Хагенау. Студент юридического факультета, конец второго курса.

— Хагенау… — повторила Клара. Это имя ей вообще ни о чем не говорило. На какую-то секунду в ней возродилась надежда: может быть, в этом деле все-таки что-то перепутали?

— Он почти два года в браке и носит фамилию жены. Раньше его фамилия была Петерс. Мариус Петерс.