Тайна смерти Петра III - Ольга Игоревна Елисеева

В Европе она стала использоваться сразу, поскольку не подпадала под цензурные ограничения и хорошо ложилась в канву памфлетной литературы. К ней прибегали не только иностранные, но и русские авторы, публиковавшиеся за границей. Ее не обошли вниманием А.И. Герцен и А.Н. Тургенев, принимая как единственно возможный вариант развития событий. Так, последний писал, отчасти повторяя даже обороты Рюльера: «Трудно не задаться вопросом, каково было участие самой Екатерины в смерти своего мужа. Совершили ли это преступление ее сеиды по ее повелению, или, подобно внуку Александру, она лишь воспользовалась благами уже совершившегося при ее попустительстве?»602.

Внешняя беспристрастность этих слов вряд ли может обмануть читателя. Приговор уже вынесен и подкреплен более поздним примером. Хотя в обоих случаях достоверных сведений нет.

В России историки, касаясь событий 1762 г., обычно ограничивались простой констатацией факта смерти Петра III, не вдаваясь в подробности. Так, С.М. Соловьев позволил себе лишь уточнить, что кончина была «насильственной», а В.О. Ключеский кратко пересказал события по 3 записке Орлова.

Первым озвучил версию Рюльера В.А. Бильбасов, издавший свою книгу о Екатерине II сначала в Берлине в 1900 г., а затем в России в момент ослабления цензуры в 1905 г. Публикатор и знаток источников екатерининской эпохи, Бильбасов обладал солидным авторитетом и одним своим именем предавал веса приводимым фактам. Возможность наконец сказать в России прямо то, что в течение долгих десятилетий находилось под запретом, настолько очаровала автора, что он пренебрег свидетельствами, не укладывавшимися в концепцию. Бильбасов – реконструировал ход размышлений Екатерины и Орловых, отталкиваясь от убеждения в их виновности. Этот публицистический пассаж оказал основополагающее влияние на дальнейшую отечественную литературу. Повторить за Бильбасовым – значило повторить за мастером. Между тем ученому были известны и «Записки» Шумахера, назвавшего других убийц. И сообщение Панина об обстоятельствах смерти Петра III, записанное его родственницей, фрейлиной В.Н. Головиной.

От рассказа о бытовании версии Рюльера стоит вернуться к ее сути. Мы не раз говорили, что секретарь французского посольства являлся очень осведомленным собирателем информации. Не будучи непосредственным свидетелем событий, он, тем не менее, снимал сливки в беседах высокопоставленных лиц и не раз попадал в десятку. Хотя случались и промахи. Они особенно заметны в том, что касалось гвардейских заговорщиков – вероятно, у дипломата не было информаторов из этой среды.

В настоящий момент узнать всех осведомителей Рюльера невозможно. Многое француз почерпнул в общении с Дашковой. В ее «Записках» приведен любопытный парижский эпизод: «Когда Дидро был у меня вечером, мне доложили о приезде Рюльера… Он бывал у меня в Петербурге, а в Москве я его видела еще чаще в доме госпожи Каменской. Я не знала, что по возвращении своем из России он составил записку о перевороте 1762 года и читал ее повсюду в обществе». Княгиня хотела принять Рюльера, но Дидро остановил ее, пересказав содержание книги: «Вас он восхваляет, и, кроме талантов и добродетелей вашего пола, видит в вас и все качества нашего; но он отзывается совершенно иначе об императрице… Вы понимаете, что, принимая Рюльера у себя, вы тем самым санкционировали бы сочинение, внушающее беспокойство императрице и очень известное в Париже». В результате этого предупреждения, заключает Дашкова, «я закрыла свою дверь перед старинным знакомым, оставившим во мне самые приятные воспоминания»603.

Чтение «Анекдотов» Рюльера вызвало у княгини неподдельный гнев. Дело не в том, что автор приписал ей дамские и мужские добродетели. Образ Екатерины Романовны под пером французского дипломата приобрел недопустимую фривольность, что покоробило героиню. Она хотела выглядеть так, как выглядит в собственных мемуарах. Рюльер же вплел в повествование множество сплетен, услышанных при дворе. Дашкова не поленилась составить примечания к тексту дипломата, но практически все они касались ее лично. Значит ли это, что остальное было передано верно?

Нам представляется, что в целом текст «Анекдотов» не противоречил тому представлению о перевороте и тем характеристикам главных действующих лиц, которые сложились в кругу Дашковой. Более того – был во многом спровоцирован разговорами с нею. Именно Екатерина Романовна после кончины свергнутого царя назвала Алексея Орлова виновным: «Когда получилось известие о смерти Петра III, я была в таком огорчении и негодовании, что, хотя сердце мое и отказывалось верить, что императрица была сообщницей преступления Алексея Орлова, я только на следующий день превозмогла себя и поехала к ней. Я нашла ее грустной и растерянной, и она мне сказала следующие слова: “Как меня взволновала, даже ошеломила эта смерть!” – “Она случилась слишком рано для вашей славы и для моей”, – ответила я. Вечером в апартаментах императрицы я имела неосторожность выразить надежду, что Алексей Орлов более, чем когда-либо, почувствует, что мы с ним не можем иметь ничего общего, и отныне не посмеет никогда мне даже кланяться»604. Если подобное говорилось в глаза Екатерине, то что же звучало за ее спиной?

Рассказ Панина о перевороте, переданный Ассебургом, обрывается на встрече Никиты Ивановича и Петра III в Петергофе. Остается сожалеть, что осторожный вельможа ничего не поведал дальше. Однако нужный фрагмент – как бы окончание повести – содержится в мемуарах Варвары Головиной.

«Решено было отправить Петра III в Голштинию, – писала фрейлина. – Князю Орлову и его брату, графу Алексею, пользовавшимся в то время милостью императрицы, поручили увезти его. В Кронштадте подготавливали несколько кораблей. Петр должен был отправиться с батальоном, который он сам вызвал из Голштинии. Последнюю ночь перед отъездом ему предстояло провести в Ропше, недалеко от Ораниенбаума… Приведу здесь достоверное свидетельство, слышанное мною от министра, графа Панина… Как воспитатель Павла он надеялся забрать в свои руки бразды правления во время регентства Екатерины, но его ожидания не сбылись. Та энергия, с которой Екатерина захватила власть, обманула его честолюбие, и он всю свою жизнь не мог забыть этого. Однажды вечером, когда мы были у него вместе с его родственниками и друзьями, он рассказывал множество интересных анекдотов и так незаметно дошел до убийства Петра III: “Я находился в кабинете у ее величества, когда князь Орлов явился доложить ей, что все кончено. Она стояла посреди комнаты; слово «кончено» поразили ее. «Он уехал?» – спросила она вначале, но, услыхав печальную новость, упала в обморок. Потрясение было так велико, что какое-то время мы опасались за ее жизни. Придя в себя, она залилась горькими слезами. «Моя слава погибла! – восклицала она. – Никогда потомство не простит мне этого невольного преступления!» Надежда на милость императрицы заглушила в Орловых всякое чувство, кроме одного безмерного честолюбия. Они думали, что, если уничтожат императора, князь Орлов займет его место и заставит государыню короновать себя”»605.

Корабли, о которых вспоминала Головина, готовились для отправки в Германию голштинских гвардейцев Петра III. Возможно, на первых порах среди заговорщиков витала мысль отпустить на родину и свергнутого государя. Но она, как мы видели, отпала уже 29 июня, когда Екатерина приказала привести в порядок комнаты в Шлиссельбурге.