Не родись красивой, или Точка опоры - Карина Тихонова

Эта женщина была настолько красива, что слово «возраст» не имело к ней никакого отношения. Женщина с такими классическими чертами лица бывают красивы всегда: в молодости и в старости, но особенно, я думаю, в зрелости.

«Интересно, сколько ей сейчас лет?» – подумала я ошеломленно.

– Аня не курит, – ответил за меня Саша.

Я очнулась.

– Простите меня. Я на вас засмотрелась, – сказала я честно.

Женщина негромко рассмеялась. Смех у нее был приятный и искренний.

– Спасибо. Вы славная девочка. Не возражаете, если я закурю?

– Нет, – ответили мы в один голос.

Женщина достала из внутреннего ящика стола серебряный портсигар с ажурной монограммой.

Открыла его, вытащила тонкую черную папироску и щелкнула обыкновенной современной зажигалкой, лежавшей в том же ящике.

Зажигалка смотрелась неприятным диссонансом на фоне всей этой изысканной старины.

Екатерина Михайловна затянулась, выпустила струйку ароматного дыма, пахнущего ванилью, и спросила:

– Почему вас интересует этот человек?

И я поняла, что речь идет об отце Авдеева.

– Нам кажется, что он имеет косвенное отношение к делу об убийстве, – ответил Саша неожиданно пространно.

Хозяйка слегка подняла красивые брови и выпустила в сторону еще одно облако дыма.

– Волик? – спросила она удивленно. – Отношение к убийству?

– Не лично, конечно, – поторопился объяснить Саша. – Просто история эта… с родословной.

– Понятно, – ответила женщина спокойно. Посмотрела на меня и спросила:

– Как тебя зовут, детка?

– Анна, – ответила я.

– Хорошее имя, – одобрила хозяйка.

Встала с кресла, удалилась в соседнюю комнату. Вернулась назад с небольшой бутылкой шотландского виски и тремя старинными стопками.

Я таких никогда не видела. Стопки были на толстеньких «слоновьих» ножках, стекло отливало драгоценной синевой.

Екатерина Михайловна разлила виски по стопкам, подняла свою и предложила:

– За плохую память!

Я сделала маленький глоток. Виски обожгло горло едкой горечью.

– А почему за плохую? – спросила я, поставив стопку на место.

– Потому, что это самый лучший рецепт от бессонницы, – ответила хозяйка с легкой усмешкой. Еще раз внимательно посмотрела на меня и спросила:

– Сколько тебе лет, девочка?

– Двадцать пять.

Екатерина Михайловна откинула назад красивую голову, отягощенную густыми пепельными волосами, и рассмеялась. У нее были красивые зубы. У нее вообще было все красивое.

Отсмеялась. Посерьезнела.

Повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня с выражением странной жалости во взгляде.

– У тебя многое впереди, – не то предупредила, не то пожалела она меня.

– Надеюсь, – ответила я дипломатично.

Екатерина Михайловна энергично кивнула.

– Правильно! Всегда так говори! Даже когда не думаешь.

Она помрачнела и опустила ресницы. Ее лицо неожиданно стало очень старым.

А я вдруг вспомнила, что видела эту актрису. Правда, не в театре. По телевизору.

Запись была давняя, еще черно-белая. Но даже в таком скучном цветовом раскрасе молодая Екатерина Михайловна смотрелась обворожительно. Что же это была за оперетта? Я не очень хорошо знаю музыку этого жанра. Кажется, «Фиалки Монматра».

«Карамболина, Карамболетта», – распевала Екатерина Михайловна, сверкая ослепительно прекрасной улыбкой. Пышные юбки небрежно взлетали вверх, демонстрируя великолепные стройные ноги, и это движение, которое в любом другом исполнении могло выглядеть вульгарным, выглядело у нее чуть ли ни по-королевски.

И вся она была как сгусток яркого ослепительного света, как солнечный ветер, каким-то фантастическим образом залетевший на Землю.

«Боже мой! – подумала я в благоговейном ужасе, смешанном с восторгом. – Сколько же ей лет?!»

Хозяйка дома, словно услышав мои мысли, подняла красивую голову и посмотрела мне в лицо.

У нее были широко расставленные серые глаза, не потерявшие своей изначальной яркости.

– Вы мне кого-то напоминаете, – сказала Екатерина Михайловна задумчиво. – Не могу вспомнить, кого именно.

– Говорят, у каждого человека на этой планете есть двойник, – ответила я.

– Да. Немцы называют это «доппельгангер». Но «доппельгангер» – не только внешний двойник. Считается, что «доппельгангер» – это зеркальное отражение человека.

– Как это? – не поняла я.

– Ну, например, если оригинал злой, то двойник будет обязательно добрым. И наоборот.

Она снова рассмеялась своим чудесным негромким смехом. По-моему, она все еще вполне могла околдовать любого мужчину. Какого только пожелает.

– Простите, я вас задерживаю, – извинилась хозяйка дома и поставила стопку с недопитым виски на стол. – Итак… Чем могу служить?

– Расскажите нам о том человеке, – попросил Саша. – Об Авдееве.

– Его звали Володя. В театре его называли Волик. Впрочем, почему я говорю в прошедшем времени? – перебила хозяйка сама себя. – Волик жив?

– Мы не знаем, – ответил Саша.

Екатерина Михайловна молча кивнула.

– Волик был очень красивый мужчина, – сказала она все в том же прошедшем времени. Очевидно, прикинула в уме нынешний возраст Волика. – И при этом в нем не было ни малейшей слащавости. Он был невероятно сексуален и мужествен. Внешне, разумеется.

– Почему «разумеется»? – спросил Саша.

Екатерина Михайловна пожала плечами.

– Потому, что он был артистом! Да еще и тенором! Что это за профессия для мужчины, прости господи… Все мужчины-актеры, которых я знала, были очень женственны. Уж не знаю почему, но профессия накладывает печать на характер. Поэтому я ни разу не выходила замуж за актера. Мне их капризов и в театре хватало.

– А сколько раз вы были замужем? – не утерпела я.

– Пять, – ответила Екатерина Михайловна, ничуть не удивившись моему вопросу.

– Ого! – сказала я с уважением.

Хозяйка рассмеялась.

– Вы думаете, что это я мужей меняла? Ничего подобного! Они от меня сбегали примерно через год совместной жизни. Мало кто может выдержать жену-актерку. Только Лешенька продержался до конца. Леша – это мой последний муж, – объяснила она нам. – Он был врачом. Хирургом. Умер два года назад прямо на обходе. Сердце… Простите, я снова отвлеклась.

Екатерина Михайловна взяла стопку и отпила еще глоток.