Слуга смерти - Майкл Маршалл Смит

— Убийства не имеют ничего общего с верой.

— Имеют, Уорд. Так оно на самом деле и есть. Мы все так поступали. Сейчас мы убиваем лишь из ненависти, или от жадности, или в наказание, но сто тысяч лет назад нам подобные верили в то, что убийство может дать жизнь и надежду.

— Что ты имеешь в виду?

— Жертвоприношения. Мы приносили в жертву животных и друг друга. Жертвоприношение — это убийство с магическими целями, и серийные убийства — извращенная разновидность того же инстинкта. Они превращают девочек и мальчиков в символы «богов» — совершенных, недосягаемых, жестоких, — и весь их образ поведения представляет собой лишь искаженную версию древнего ритуала.

— Не понимаю.

— Все то же самое, вплоть до деталей. Они делают приготовления, выбирают жертву, уносят ее в тайное место, потом моют, кормят или пытаются с ней общаться — оказывают почести перед жертвоприношением. Они могут и заняться с ней сексом, и отчасти это попытка совокупиться с божеством, но, кроме того, это единственный достаточно действенный способ вернуть современного человека из мира цивилизации в мир древних звериных инстинктов. Затем ее приносят в жертву, или, иными словами, убивают. Иногда части тела съедают, чтобы обрести силу жертвы. Часто они сохраняют фрагмент тела жертвы или ее одежду, подобно медвежьей шкуре или волчьему клыку, храня их в особом месте как напоминание. Тебе это не кажется знакомым?

— Да, — согласился я. — Кажется.

— Потом они хоронят останки, возвращая их земле, или разбрасывают их в разных местах — а расчленение тела тоже является распространенной чертой жертвоприношения. Какое-то время затем они ничем себя не проявляют, пока цикл не начинается снова, пока музыка сфер не поведает им, что пришло время очередной жертвы.

— Но серийные убийцы — не жрецы.

— Нет. Они безумцы, и потому наступает момент, когда цикл начинает ускоряться. Большинство убийц в глубине души понимают, что поступают плохо. Они осознают, что страдают психическим расстройством, но ничего не могут с собой поделать. Под конец они начинают убивать все чаще, поскольку у них больше нет сил сопротивляться. Но «соломенные люди» полагают, что это вполне приемлемо, и в том и заключается разница. Они считают, что то, чем они занимаются, — более чем нормально, что в этом их суть, что нам предназначено быть их жертвами. Они считают, что если убить того, кого нужно и в нужное время, то все будет в порядке. Для них это изначальное магическое священнодействие, основанное на древней вере, которая утверждает: «Убивать — хорошо».

Он замолчал, воинственно выпятив челюсть, и все его тело, казалось, дрожало от нежелания видеть мир иначе. Я посмотрел на него, не зная, что сказать. Я не знал, как объяснить ему, что недостаточное знание может быть опасно, или что не все, о чем пишут в Интернете, правда, или что стремление подогнать любую информацию под заранее определенную теорию — признак навязчивой идеи. Я не знал, как сказать ему, что если он верит во все то, о чем мне рассказал, то он лишился рассудка. Не очень-то хочется говорить на подобные темы, когда ты привязан к стулу и перед тобой сидит человек с пистолетом.

— Ты узнал все это от Дравецкого?

— Кое-что. Он также подтвердил, что некоторые в «племени» — он употребил именно это слово — считают, что Человек прямоходящий стал для них помехой, и еще он сказал мне, что тот должен совершить Жертвоприношение, каких не было уже давно.

— Думает ли Пол, что «соломенные люди» снова примут его, если он справится со своей задачей?

— Сомневаюсь, что это вообще его интересует. Мозгов у него хватает.

— Где сейчас Дравецкий?

— В Колумбия-ривер.

— Здорово. Ты настоящий мужчина. Скажи мне, Джон, ты убил тех женщин или нет?

— Нет.

Ответ последовал сразу же. Я до сих пор не знал, что думать.

— Так что здесь делает Пол?

Джон покачал головой.

— Даже если я тебе скажу, ты все равно не поверишь, — сказал он. — Впрочем, мне все равно.

Он встал и достал что-то из кармана. Это оказалась толстая тряпка длиной фута в два.

— Не смей…

Однако он одним быстрым движением заткнул мне рот, затем присел передо мной, глядя мне прямо в глаза. Пока мы разговаривали, я даже не заметил, что за занавесками начало светлеть. Близился рассвет. В полумраке я мог различить яркую голубизну его глаз с черными точками зрачков. Но больше ничего.

— Не мешай мне, Уорд, — сказал он. — Для меня его смерть куда важнее твоей жизни.

Проверив узлы, он выпрямился и вдруг рассмеялся.

— Хочешь услышать неожиданность? Сорок лет назад они решили, что страна катится в пропасть либерализма. Потребовалась крайняя мера. Жертвоприношение вождя. Двадцать второго ноября шестьдесят третьего года.

Я тупо смотрел на него. Он подмигнул.

— Они убили Джона Кеннеди.

А потом он подошел к двери, шагнул в сине-черную тьму и исчез.

Всю ночь вооруженный человек провел, сидя на стуле перед дверью. Второй, Козелек, дважды пытался с ним заговорить, но безрезультатно, после чего, похоже, сдался, сгорбившись на другом стуле и глядя в никуда. Потом, пошарив в кухне, он нашел бутылку вина, которую выпил за двадцать минут, и заснул. Во сне его мучили кошмары, и он дважды произнес женское имя.

Патриция лежала на боку на кушетке со связанными за спиной руками. Какое-то время она не смыкала глаз, но, когда поняла, что это мало чем может помочь, закрыла глаза, хотя и не спала. Сон не шел, даже близко не подходил.

Они вышли в путь с первыми лучами солнца. Хенриксон потребовал, чтобы она шла первой. Козелек ковылял следом за ней, то и дело спотыкаясь. Отчасти причиной тому было похмелье, отчасти — боль в лодыжке. В основном же казалось, будто он попросту смирился со своей участью.

Хенриксон шел последним. То и дело она оглядывалась, проверяя, где он. Хотя ночью наконец выпал свежий снег после дождя и мокрой каши, он, похоже, умудрялся двигаться почти беззвучно.

Она повела их вдоль северного берега озера. Не имело никакого смысла отказываться сопровождать его туда, куда, по его мнению, ему хотелось попасть. Место это находилось значительно дальше, чем он предполагал, и там вовсе не было того, чего он хотел: оно находилось намного глубже в лесу, и туда ему пришлось бы идти самому.

Проходя мимо второй хижины, она бросила взгляд на пыльное окно, увидев в нем свое отражение, и улыбнулась, на случай, если там еще оставалась частичка души Билла и если она вдруг не вернется.

— Надеюсь, вы не морочите мне голову, — сказал Хенриксон.

Том остановился, радуясь возможности передохнуть. После двух часов ходьбы, к тому же вверх по склону, он полностью выбился из сил. Небо, сперва ярко-голубое, постепенно потемнело, покрывшись похожими на комья глины тучами. У него болела голова, и, несмотря на всю усталость, он не мог не провести параллель с тем, как он в первый раз вернулся туда, куда они сейчас направлялись, ничего толком не соображая. Конечно, он не предполагал, что все произойдет именно так. Он просто хотел заснуть, и это ему тогда удалось, после того как он напился в стельку. Сейчас ему тоже хотелось заснуть или оказаться где-то далеко. Его абсурдная вера в то, что ему каким-то образом удастся избавиться от прошлого, что его находка изменит его жизнь, полностью рассеялась.