1905 год. Прелюдия катастрофы - Алексей Щербаков

Чем это отличается от батьки Махно, который летом 1917 года в Гуляй — Поле послал всех куда подальше и провозгласил «вольные советы»? А ведь Махно начал свою революционную деятельность как раз в 1905 году.

В общем, миф о патриархальных мужичках с треском рухнул. Теперь надо было думать, как разгребать ситуацию. Выкупные платежи отменили, но это уже не помогало. Власти начали метаться. В конце концов пришел Столыпин со своей знаменитой фразой: «Сперва успокоение, потом реформы». Это случится позже, в 1905 году ответа на вопрос «что делать?» не имелось.

После Манифеста 17 октября в Россию вернулся из эмиграции Георгий Гапон. Теперь это был уже совсем не тот человек, который вел народ 9 января. Совсем не тот.

Эмигрантские приключения

Мы расстались с Гапоном 9 января возле Нарвских ворот, когда эсер Рутенберг буквально вытащил его из‑под огня.

Некоторое время Гапон пребывал в шоке. И это понятно. Мало того что картина бойни производит сильное впечатление, так ведь рухнули все его представления о жизни. К тому же ему было откровенно страшно — что, впрочем, не помешало Талону на следующий день написать обращение к рабочим, в котором он призывает к бескомпромиссной борьбе с самодержавием. Но делать ему в России было уже нечего. Священник был слишком «засвечен», да и по складу своего характера он являлся кем угодно, но не подпольщиком. Рутенберг поселил Гапона в поместье одного из своих товарищей, озаботившись выправкой для священника фальшивых документов для выезда за границу. Однако Гапону, не привычному к реалиям подпольной борьбы, стало невмоготу. Он срывается с «конспиративного имения» и своим ходом сдергивает за границу. То ли охранка работала не слишком хорошо, то ли его решили выпустить — а то мало ли что он мог бы рассказать. Так или иначе, Гапон на перекладных до бирается до Швейцарии, основного пастбища революционеров- эмигрантов.

Там его встретили с восторгом, переходящим в экстаз. Ни о какой связи с охранкой и речи не шло — хотя уже и тогда, проанализировав его деятельность, можно было бы обнаружить разные странности. Но, как часто бывает, люди видели то, что хотели видеть. Гапон был для революционеров фигурой чуть ли не мифологической. На тот момент их успехи среди народных масс были, в общем, достаточно скромные, Гапон же вывел на улицу тысячи людей, а теперь оказался в революционном лагере.Например, Ленин, по свидетельству Крупской, перед встречей с Гапоном места себе не находил. Очень ему хотелось поговорить с таким замечательным человеком.

Но священником интересовались не только революционеры. Его буквально атаковали представители прессы. Что понятно — такие события, как «кровавое воскресенье», случаются не каждый день, да и вообще русская революция была на Западе очень популярна. Разумеется, интерес этот был не слишком хорошо пахнущий, хотя тогда имелось и множество идеалистов, которые искренне верили в «борьбу против тирании» и прочее торжество свободы.

В итоге человек, который, как уже говорилось, обладал бешеным честолюбием, оказался «суперзвездой». К тому же внимание прессы приносило определенный доход. За интервью платили неплохие деньги.

Однако начались и определенные проблемы. Гапон был политически очень малограмотным. К примеру, суть социализма он понимал как «все люди — братья», и больше ничего. К тому же если психологию рабочих Гапон прекрасно понимал, то тут он столкнулся с совершенно иной средой — с революционерами — интеллигентами, «повернутыми» на своих «измах». Разницу между их взглядами он не только не видел, но и не придавал ей никакого значения. Тем не менее, он стал вести активную деятельность, целью которой было объединить все революционные группы вокруг себя. При этом пользовался не самыми красивыми методами — к примеру, постоянно врал.

Так, одному из эсеров он заявил, что никогда не общался с Лениным. На что тот сказал:

— Да я ж видел, как вы выходили из его комнаты.

Гапон в ответ только рассмеялся. Дескать, ну да, соврал.

Тут стоит пояснить. Русская эмигрантская среда была по сути одной большой тусовкой, где все про всех всё знали. Переплетения между представителями разных течений были дружеские, любовные (к примеру, жена или любовница — сторонница большевиков, ее мужчина — меньшевик, не все были такими упертыми, как Ленин) и иные. В общем, тот, кто общался с богемой, может вполне представить тамошние нравы. Тем более, люди‑то были творческие, пишущие, причем, большие любители поспорить и вообще поболтать. Так что параллель с богемой вполне уместна. В такой среде по определению любят посплетничать. В итоге поведение Гапона довольно быстро стало всеобщим достоянием. К тому же, эмигрантские революционные лидеры не очень рвались уступать ему место.

Первыми с Талоном утомились общаться социал — демократы, с которыми он по прибытии начал наиболее активно контачить. Стало понятно, что священник им не очень нужен. Потом задумались эсеры. Они были более терпимы к разным мнениям, так что Гапон их устраивал дольше. Но, однако, и они в итоге выпроводили его писать воспоминания — то есть подальше от практического дела. Что, кстати, тоже принесло священнику неплохой заработок.

Правда, появились у него и сторонники. Например, лидер восстания на броненосце «Потемкин» Матюшенко. Он тоже не заморачивался разными идеологическими сложностями и считал всех эмигрантских деятелей болтунами. (Впоследствии он поехал в Россию, чтобы наводить террор, был пойман и казнен.)

Но тем не менее, Гапон стал эмигрантскую общественность утомлять. Сам же священник убедился, что статус «звезды» порой довольно быстро проходит. Всё, что он мог, он рассказал, а больше добавить было нечего. К тому же, по некоторым сведениям, Гапон, который во время своей деятельности в России отличался исключительным бескорыстием, увлекся такими развлечениями, как поездки в Монте — Карло, и романами с разными светскими красавицами. Так тоже бывает.

Уже в конце весны 1905 года начались контакты Гапона с представителями зарубежной агентуры Департамента полиции. Видимо, священник решил, что раз с революционерами у него не сложилось, надо возвращаться под крыло охранки. Особое место занимает уже упомянутая история с пароходом «Джон Крафтон».

Насколько Гапон знал, что эта операция находится под контролем спецслужб, насколько действовал по наивности — мы никогда не узнаем. Вообще‑то сам подход к этому делу для него очень характерен. «Разделить оружие между всеми революционными организациями». А как делить, если каждая из не только партий, но и группировок внутри этих партий считала себя самыми правильными революционерами? Да и как распределять? По количеству организаций или пропорционально численности? Так что дойди пароход до места — возможно, все революционеры бы смертельно переругались.

По своей привычке, Гапон нагородил вокруг этой истории такое количество вранья, что многие в эмиграции стали смотреть на него не слишком хорошо. Вообще‑то священнику лгать не положено, однако он придерживался принципа «ложь во спасение» — и уж больно далеко заходил.